Гузель Яхина - Эшелон на Самарканд

На третьи сутки кукования в отстойнике Деев готов был сам подрядиться чинить злосчастный мост, чтобы только прервать затянувшуюся заминку и продолжать путь. Не потребовалось: мост починили. Отряд милиции с группой добровольцев уже вернулись из экспедиции в степь, так и не обнаружив “яблочную” банду; жизнь города входила в привычное русло, и работа вокзала тоже.

Еще до полудня обещали выпустить “гирлянду” в дорогу. В депо уже вовсю растапливали паровоз, готовясь подогнать к эшелону, из транспортного отдела пришел приказ ожидать предпутевую проверку. Добрый знак: инспектировали составы перед самой отправкой. Белая с Мемелей поспешили на заготовительный пункт за черемшой и ревенем (провианта на пункте не имелось вовсе, зато собранной в степи дикой травы вдосталь, и урожаем обещали поделиться с детьми), а Деев остался в поезде — ждать инспектора.

Тот оказался сухоньким башкиром с острыми скулами и чистой русской речью, в которой отчетливо слышались певучие волжские интонации. По всему лицу имел странные короткие шрамы — будто рвали его лицо когтями, но не разлохматили до конца. Дееву когда-то рассказывали о таких отметинах — мол, оставляет их на лицах жертв один сибирский атаман во время самоличных пыток, — но тогда в россказни не поверил. Выходит — зря.

Обычно инспекторы начинали с головы состава. Рваный — нет: зашел с хвоста и сразу же оказался в лазарете, среди больничной тишины и нар с лежачими. Другие контролеры часто норовили побыстрее проскочить лазарет, с первого взгляда понимая, что проверять среди голых стен и голых нар нечего; многие при этом стекленели глазами и отворачивались от лежачих. Рваный — нет: пошел меж коек медленно, ощупывая глазами каждый угол и каждого ребенка. Деев шагал следом и лица инспектора не видел, и только на выходе из вагона заметил, как оно посерело и застыло за последние пару минут. Шрамы белели на этом сером лице, как причудливый толстый иней на стекле.

— Умирают? — спросил, остановившись на вагонной площадке.

Деев только кивнул.

— Много?

Он опять кивнул.

Отправились дальше. По пассажирским вагонам шли еще медленнее: Рваный был дотошен до занудства. Каждую лавку осматривал не спеша — и сверху, где валялся или испуганно жался в уголок босоногий хозяин, и снизу. Ступая на нижние полки, поднимался под потолок, едва не стукаясь о него темечком, и заглядывал на верхние. Исследовал отхожие места. Раздвигал занавески, отгораживающие сестринские лавки, и без смущения наблюдал сохнущее там женское белье. Заглянул в куриные закутки. Потрогал висящее на стене штабного вагона знамя и даже, приподняв, заглянул за него. Всё — без единого вопроса и без единого взгляда на начальника эшелона.

Искалеченное инспекторское лицо при этом суровело от вагона к вагону. Деев догадывался о причине этой внезапной мрачности: “гирлянда” была первым эвакопоездом на Туркестанской железной дороге, и контролеры, привыкшие иметь дело с зерном или оружием, торопели при виде сотен истощенных детей. Неженки.

— Почему без охраны? — спросил Рваный, когда они одолели наконец все вагоны и спрыгнули на землю в голове состава.

Никогда Деев не задавался этим вопросом, и ни один контролер ни о чем подобном не спрашивал.

— А что у нас в эшелоне возьмешь? — пожал он плечами. — Вшей?

— Нары деревянные — если срубить, то дров не на одну сотню верст хватит. Это раз. Куры, полтора десятка без малого. Это два. — Говорил Рваный тихо и ровно, словно звезды в небе считал. — Рубахи тканые, мало ношенные, пять сотен штук. Это три. Дальше сам пальцы загибай.

— У кого ж рука поднимется из-под голдетей лавки на дрова рубить?!

— Это ты у атамана Яблочника спросишь, когда он машинистов твоих постреляет, а потом свяжет голыми и у сельсовета какого-нибудь сложит, как вязанку дров. — Говорящий оставался спокойным и даже медлительным, только билась под правым глазом набрякшая лиловая жилка. — Или у Буре-бека спросишь, уже за Аралом, когда он тебя с комиссаром в каменный колодец кинет, а сверху кислотой соляной поливать начнет.

— Но-но, не стращай! — тотчас закипел Деев (последнее время разъярялся мгновенно, только дай повод). — И без тебя тошно. Развел тут страсти господни…

— Не страсти — сводки ТурЧК за прошлую неделю и позапрошлую. Это у вас там, на северах, война закончилась. А в Туркестане еще и не думала.

— Этот эшелон в Самарканд партия послала! Ей всяко виднее, чем тебе.

— Из Казани оно, конечно, виднее.