Никола Хотель - Это всегда была ты

– В самом деле?

Она бросает недоверчивый взгляд на Ашера.

– Да, честно.

Я пытаюсь улыбнуться, но выходит скверно. Наконец Харпер снова захлопывает дверь.

– Здесь и в самом деле никогда нельзя побыть одному. – Ашер выглядит более чем озадаченным. Он вздыхает, потом продолжает говорить: – Я думаю, что в тот момент, когда он ударил меня, ты не на шутку запаниковала перед моим отцом. И когда ты выскочила из комнаты, он сломался. Отец заплакал и просил меня простить его. Боже, это было ужасно. Можешь ли ты себе представить, каково это, когда твой отец сидит на корточках на полу и плачет, пока ты стоишь перед ним с кровоточащим лицом, как полный идиот?

Мое сердце судорожно сжимается. Нет, я не могу себе представить. Мне очень жаль, что это произошло, но как я могу сказать это Ашеру, чтобы мои слова при этом не звучали пустыми?

– Я прижал рубашку к рваной ране и попытался успокоить его. Я поклялся ему, что никогда больше не прикоснусь к тебе. Не знаю, почему он вдруг так сорвался, вероятно, это просто стало уже последней каплей. Я обещал ему, что пойду искать тебя. Вскоре стало ясно, что ты покинула пределы острова. Так что я поехал на мотоцикле. Я обыскивал каждую чертову дорогу. Потом папа позвонил мне, потому что нашел твой телефон на Саут-стрит. Боже, сколько раз он говорил мне, что сожалеет об этом! – Ашер сглатывает. – Я поехал туда, свернул на Саут-стрит и доехал до перекрестка – так, по крайней мере, написано в полицейском отчете. Пикап свернул с Лафайет-роуд и… – он качает головой. – Он свернул на встречную полосу, а потом… – Ашер складывает руки так, чтобы растопыренными пальцами изобразить взрыв, и вытягивает рот в какой-то гримасе, что, вероятно, должно было стать улыбкой.

Мои мысли разбегаются, потому что они пытаются собрать в единую картину те немногие детали, которые я еще могу вспомнить. Там была строительная площадка на Саут-стрит, вокруг которой я, должно быть, проходила. Там было шумно, и я помню, как тогда удивилась, что работа там все еще шла полным ходом. Но я, должно быть, уже ушла, когда туда приехал Ашер. Ричард нашел меня только через несколько часов. Потому что… потому что до этого он был в больнице у Ашера. Я чувствую невероятное давление на грудной клетке. Мое сердцебиение похоже на скрежет металла.

– Если бы я не сбежала…

Ашер не говорит ни слова. Почему-то я надеюсь, что он меня успокоит. Что он скажет мне, что в любом случае это когда-нибудь бы произошло, потому что судьба или какая-то другая фигня так хочет, но Ашер этого не делает. Он позволяет молчанию повиснуть между нами.

Если бы я только никогда не убегала.

– Прости. За все. Я хотела бы…

– Конечно, ты желаешь этого, – прерывает он меня. – Ты думаешь, со мной все по-другому? Но это не твоя вина. Тебе не нужно было убегать, папе не нужно было бить меня, а у меня, черт возьми, не должен был возникнуть стояк, потому что моя младшая сводная сестра ерзала у меня на коленях… Это все грязь, Айви. И вообще, я рад, что ты оказалась в Нью-Йорке. Это нормально. Я рассказываю тебе это только для того, чтобы мы могли закрыть эту тему.

Ашер вдруг начинает казаться мне таким холодным и неприступным, что мне становится тяжело дышать. Во мне все сжимается.

– Ты, должно быть, возненавидел меня, – шепчу я. Моя рука касается его ладони, безжизненно повисшей с перила. Его пальцы липкие. Холодные и мокрые от пота.

– Перестань быть такой сочувствующей. – он отдергивает руку. – Такой ты всегда была, не так ли? Такой мягкой, такой… такой Айви. Я не ненавидел тебя, нет. Но во время этой сраной игры я пил водку, потому что у меня было такое настроение. Я солгал, ясно? Потому что я, разумеется, не пялился на твою фотографию часами или что ты сейчас себе представляешь в своей девичьей фантазии. Я, черт возьми, не оплакивал тебя последние четыре года.

Хотя я знаю это, я вздрагиваю, как будто он отвесил мне пощечину.

– Ладно, – задыхаюсь я, пытаясь успокоить свое дико колотящееся сердце. – Я… это понимаю. И я знаю, что игра с водкой ничего не значила. Тебе не нужно подчеркивать это специально.

Только для того, чтобы унизить меня.

– Хорошо, – он кивает. – Если ты хочешь сделать мне одолжение, то позволь мне отправиться в горы одному с моим лучшим другом. Я не хочу, чтобы ты поехала с нами. Единственное, что еще хуже, чем твое «мне так жаль», – это «мне так жаль» вместе с палаткой с тобой в придачу.

Я не могу противиться своему желанию снова поежиться. Ничего себе, это очень тяжело. Я сглатываю, пытаясь понять по выражению его лица, действительно ли он серьезен. Его губы сжаты, и он скрестил руки перед грудью. Да. Он и в самом деле сказал все это абсолютно серьезно.