Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

– Это ты так шутишь?

– Новая твоя и оригинальная реплика прозвучала довольно глупо.

– «Наберись терпения», – сказал он мягко, повторив ее фразу, – и это станет приемлемо для столь умного человека, как ты. Итак, после того как твои ожидания и надежды были отвергнуты всеми оркестрами Израиля, на которые ты так рассчитывала, я не захотел, чтобы ты потеряла уверенность в себе, а потому и не произнес ни слова критики. Но я был огорчен… огорчен до глубины души, я был даже, признаюсь, в ярости, что ты избрала делом своей жизни столь эксцентричный инструмент, громоздкий, тяжелый и неуклюжий, не слишком к тому же востребованный в музыке. Древний, старомодный инструмент, скорее даже ритуальный, в чем-то, скажем, мифологический, к которому ты привязалась, не исключаю, потому, что окружавшие вашу жизнь ортодоксальные евреи одобряли в юные твои годы это необычное для них увлечение.

– Окружавшие нас соседи-ультраортодоксы никогда не играли ни на каких инструментах.

– Это точно. И потому ты решила играть вместо них или для них на инструменте, который более других подходил их традициям и, может быть, соответствовал их мечтам.

– Ох ты, Ури, Ури, – она рассмеялась. – Это не просто что-то новенькое, это, кроме всего прочего, просто смешно. Не могу поверить, что подобная мысль могла взбрести тебе в голову.

– Постой, постой… – он слегка дотронулся до нее, желая привлечь ее внимание. – Ты попросила меня, чтобы я вписал что-либо в тоненькую третью книгу… так что приготовься, как в поэзии, высказать правду, спрятав ее в абсурд. После всех этих лет, что мы провели врозь, ты вновь обрела тот хрупкий, сладостный, утонченный девический облик, пленивший мое сердце с той минуты, как я увидел тебя. А поскольку сейчас твои руки выглядят крепче, равно как, я уверен, и пальцы твои стали гибче от игры на арфе, я, не переставая, спрашиваю себя – как ухитряешься ты справляться в чужой стране, одна, со своим тяжелым и неудобным инструментом?

– Он кажется мне менее тяжелым и неудобным с тех пор, как мы с тобою расстались. А что до тебя – несмотря на то, что ты выкатывал его, поднимал, и, возможно, в конце концов, понял, как настраивать его, не думай, что ты знаешь о нем все.

– Речь не о нем , а о тебе . Потому что с первой минуты ты была моим инструментом. Так что сейчас, когда я вспоминаю, как этот хасид, которому и в голову не приходило, что ты играла в субботу, потому что в один прекрасный день ты получишь разрешение сыграть в Храме – история, о которой ты прожужжала все уши, повторяя ее снова и снова…

– Ладно, признаю, что время от времени я повторяюсь… Но так я напоминаю самой себе о детстве, которое было таким хорошим и счастливым, в отличие от твоего – мрачного и тяжелого.

– Заткнись. Оставь мое детство в покое и послушай. Не таким уж прекрасным было твое детство, если лучшим воспоминанием от него осталось то, что ты, стоя на ступеньках лестницы, могла поболтать с небритым ешиботником, который много лет спустя порадовал тебя тарелкой с фруктами и видом своего отпрыска.

– Мне приходилось на тех же ступенях разговаривать и с вежливым, гладко выбритым солдатом… Но вообще – что все это значит? После стольких лет жизни врозь ты появляешься, весь пылая от ревности? Кажется, визит твой заканчивается несколько странновато.

– А он заканчивается потому, что я упомянул об этом твоем, видно, не совсем еще забытом юношеском увлечении?

– Его отец предсказал, что я буду когда-нибудь играть в Храме. Правда, для этого, сказал он тогда же, мне придется поменять пол и превратиться из девушки в красавца-мужчину…

– Ну уж нет, моя милая, мой визит на подобной ноте я закончить не могу, даже если именно такое завершение по душе тебе. Потому что меня вдруг заинтересовал вот какой вопрос – не думала ли ты иногда о возможности – пусть не всерьез, пусть в шутку – превратиться в стройного паренька?

– Что за мысль! Каким образом? А главное – зачем?

– А затем, чтобы никого не рожать.

– Нет… и нет. Если я чего и хотела, так чтобы никто и ни к чему меня не принуждал. Особенно в том, что касается детей. А уж если бы до этого дошло, я хотела бы иметь ребенка по собственной воле, при общем желании обоих его родителей.

– И потому, видно, ты втайне от меня и сделала аборт, когда случайно забеременела?

– Втайне – потому, что не хотела тебя огорчать.

– И достигла прямо противоположного.

– Ты только и искал повода, чтобы причинить мне боль. И оскорбить меня. И в течение последующих долгих месяцев, после того как ты узнал об аборте, ты все думал, как бы посильнее наказать меня. И придумал – отказавшись со мною спать. Говоря, что у тебя пропало желание. Но это не сработало, я знаю – ты не потерял желание заниматься со мною сексом, оно просто переполняло тебя, ты был им отравлен, словно ядом, а когда ты спохватился, что отрава переполняет тебя всего, – было уже поздно. Твой яд отравил все мои желания.