Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

– Я не могу ничего «вырвать с корнем» из ее сознания. Это ей самой следует решать – что вырывать с корнем, а что сажать заново. А где сейчас находятся собственники этого дома?

– В Мексике. И им очень нужны деньги.

– Значит, они решили выкорчевать из своего сознания не только Иерусалим, но и весь Израиль.

– Моя дорогая леди… При полном уважении к тебе, кто ты такая, чтобы с такой смелостью хоть кого-нибудь критиковать? А сама-то ты…

– Я-то? Я вернусь сюда. Можете не сомневаться. Не сомневаюсь ни на минуту: рано или поздно здесь будет симфонический оркестр, которому я буду нужна.

– Как же, как же. Доводилось мне слышать такое и прежде. Все клялись, что вернутся. И возвращались. В гробу.

– А я вернусь обратно живой. Вы сами убедитесь в этом… если проживете достаточно долго.

– Простите?!..

– Забудем это, мистер Столлер. Я очень устала. Вы лично получите ответ от моей матери. А я возвращаюсь к своей арфе – репетировать «Фантазии» Берлиоза.

– А… Гек-тор Бер-ли-оз… – он произнес это имя так, словно речь шла об однокласснике, старом друге. – Да, сногсшибательный гений… и большой любитель женщин… но здесь вам не придется спешить. Если мне не изменяет память, арфа в «Симфонической фантазии» вступает где-то во второй части.

– Что??? – Она ловила воздух ртом. – Вы знаете его музыку? Вы… его?..

– И его… и других, – подтвердил он с язвительной ухмылкой. – Из-за того, что перед тобой старый-престарый юрист, помогающий людям избавиться от недвижимости в ультраортодоксальном квартале, еще не вытекает, что я ничего не смыслю в культуре. Я-то сам ведь здесь не живу. А ты посмотри на безбрежную нищету, окружающую нас. Почему же ты не хочешь, чтобы твоя мать жила вдали от этих мест… рядом с твоим братом?

– Я хочу этого. Хочу. Очень.

– Ну так давай, работай. Убеди ее.

И, приподняв свою шляпу, он с достоинством удалился. Она осталась на месте, пораженная задиристым тоном, с которым изъяснялся этот ветхий старик, у которого, оказывается, был в душе свой Берлиоз. И долго еще она смотрела туда, где мрак поглотил его. Толкнув, она отворила маленькую дверь и, одолеваемая страхом, что Ури мог воспользоваться ключом, полученным некогда от ее родителей, поднималась по лестнице, ступая осторожно и тяжело, словно все еще была той пораженной болезнью женщиной в инвалидной коляске, которой была вчера во время съемок.

В квартире было темно. Однако она не торопилась включать свет, боясь, что в одной из комнат в какой-либо кровати, раскинувшись, лежит ее муж.

Хотя Ури мог в любую минуту вытащить из ящика своего стола старый ключ, ему никогда не приходило в голову воспользоваться этой возможностью, чтобы попасть в квартиру. Когда он наткнулся на бывшего шурина возле туалета, он от этой встречи не ожидал ничего, кроме короткого обмена ничего не значащими приветствиями – пустыми, пусть даже искренними и такими же незначительными, как похлопывание по спине. Но после того как Хони, с радостью человека, который снова обрел давно утраченного родственника, посвятил его – пусть даже наскоро и кратко – в проблемы, связанные со старым домом, добавив удивительное известие о метаморфозах бывшей его жены, находившейся рядом на сцене, Ури почувствовал, что случайный этот разговор был неким знаком, важным для него, но могущим несомненно оказаться неприятным для нынешней его жены, а потому, когда она появилась, он поспешил закончить разговоры.

Ибо что-то вспыхнуло в его голове от слов бывшего его шурина, что-то такое… И, потерпев неудачу в попытке разглядеть на сцене ту, о которой никогда он не забывал, он решил, что еще вернется следующей ночью, захватив, на всякий случай, с собой бинокль.

Той ночью, когда далеко за полночь он вернулся в Маале-Адумим, растревоженный всем этим зрелищем массовки в живописных костюмах, публики, одетой нарядно и празднично, великолепной музыки Бизе, а на сцене – осликами, которые тащили тележки с выглядывающими из окошек малышами, он понял, что ее брат, намеренно или нет, втягивает его в бесконечный свой мир, пусть даже и не обязывающий его к какому-то участию. Тем более что в состоявшемся случайном разговоре не было сказано ничего, что не говорилось некогда уже множество раз, отчего он не был даже до конца уверен, говорил ли он с Хони вообще, или это ему примерещилось. Если бывшая его жена предпочла вновь появиться в Израиле в роли актрисы в массовке – в опере ли, или кинематографе, – почему бы ему не встретиться, составив, так сказать, еще одну почти что семейную пару.