Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

И так, словно он никогда не предпринимал попытки затесаться в массовку в потрепанной солдатской униформе с окровавленной повязкой на голове и никогда не занимал место на соседней койке, проскользнув в палату в середине ночи, он стоял сейчас улыбающийся и присмиревший, но без тени смущения или желания извиниться, оглядывая помещение, которое было ему прекрасно знакомо со времен их совместной жизни, но сильно изменилось не в лучшую сторону за минувшие годы.

– Здесь как будто все сморщилось, – сказал он. – Не узнать.

– Ничего здесь не сморщилось, – тихо ответила бывшая его жена. – Хони выбросил старое барахло…

кое-какую мебель, чтобы маме не пришло в голову тащить это за собой в Тель-Авив, чтобы…

– Старый родительский дом, – сказал он, приходя на помощь своей экс-жене и освобождая ее от бог весть откуда взявшегося заикания, поразившего ее.

Отводя от нее взгляд и не пытаясь даже дотронуться до чего-либо, он явно любовался этой квартирой, вписанной в такой далекий от современной моды проект – в столовую и спальни, как если бы он был покупателем или брокером, а не мужчиной, просто мужчиной, старающимся изжить воспоминание о пережитом здесь унижении. Но Нóгу обмануть было невозможно, уж она-то знала, чтó за фасадом этой уверенности, и, несмотря на пиджак и галстук, равно как и на «дипломат» в руке, и это небрежное «по пути на работу», он до предела возбужден вышедшим из-под его контроля происшествием, участником которого неожиданно оказался.

– Да… Старый родительский дом, – повторил он; на этот раз его слова прозвучали намеком на участие неких потусторонних сил. – И, что касается лично моей жизни, Нóга, – при этом, говоря, он старательно избегал пристального ее взгляда, – почему твой брат в таком случайном и необязательном разговоре, встретившись возле общественных туалетов, после того как много лет мы не видели друг друга, поспешил первым делом посвятить меня в дела, связанные с этим самым старым домом и проблемами твоей матери, которые, по его словам, сводились к словам «да» и «нет». Для меня, разумеется, это «нет».

– В смысле?

– Что она не хочет покидать Иерусалим.

Наконец он посмотрел прямо ей в глаза, и некогда так любимое его лицо заставило ее сердце забиться с давно уже забытой силой.

– А может быть, она захочет удивить тебя тоже? – и Нóга рассмеялась.

– Меня? Я-то здесь при чем?

– Не знаю… Но вот ты здесь…

– Ты хочешь сказать, что все эти маленькие обмолвки о «старом родительском доме» были всего лишь предлогом, позволившим ему сообщить мне, что ты находишься в Израиле?

– Почему же так сразу – «предлог», – сказала она, защищая своего брата. – Не было нужды ни в каком предлоге. Простая информация, чтобы ты понял, почему бывшая твоя жена появилась на сцене оперы в качестве артистки массовки… чтобы ты не потерял сознания, увидев ее там.

Ури сказанное обдумал.

– Но зачем это ему понадобилось – привлекать внимание к этому спектаклю?

– Ты ошибаешься. Ничего специально не было ему нужно. Так вышло. И оказалось огромной и бессмысленной ошибкой. Хони не имел в виду мое существование… Да и вообще – ему бы лучше было поговорить с тобой о музыке… Спросить, к примеру, понравился или нет тебе первый акт…

Он уловил в ее словах иронию, с которой хорошо был знаком и которую не забыл за долгие годы их расставания. Но виду не подал, а лишь пробормотал:

– Я как-то не заметил следов твоего присутствия в первом акте…

– Но я была там! – это было сказано повышенным тоном. – Сначала я была контрабандисткой и даже тащила на себе мешок, а в конце пела вместе с хором во время битвы с быком.

– А я-то не понял, почему Хони наступает мне на ногу… Он мог бы…

– Надеюсь, твоя нога уже в порядке. Жаль, что ты не понял, чего он хотел. Он ведь по-настоящему любит тебя. Не говори, что не знаешь. Знаешь и то, как переживал он и злился на меня, когда ты сделал все, чтобы я от тебя ушла.

– Да… Я понял, насколько он до сих пор воспринимает наш развод серьезно, а потому и вернулся следующей ночью, потому что хотел увидеть тебя на сцене.

– Что? Ты вернулся на последнее исполнение «Кармен» у Масады?

– Но не как рядовой слушатель. Я прокрался прямо на сцен у.

– Туда же не пройти. С какой стороны ты пробрался?

– С северной, Нóга, с северной. Я кружил вокруг оркестра почти впритык к маленькому вашему холмику, разглядывая одного из молоденьких бедуинов в бинокль. И этого твоего малыша…

– Моего? – Она расхохоталась. – Какого же?