Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

– А Ури? – напомнила мать. – Ты что, больше уже его не боишься?

– Возможно, он одумается. Но даже если он возникнет – чего он может захотеть? Разве что оплакать прошлое.

После чего она махнула рукой на засов и, время от времени покидая квартиру, просто закрывала дверь, не запирая ее на ключ, а оставаясь по вечерам дома, готова была допустить предположение, что человек, сжигаемый внезапно вспыхнувшей старой любовью и рискнувший предстать перед нею, попытается и предпочтет свершить это в темноте – скорее всего так.

И потянулись дни – один за другим, а она считала – сколько их осталось до ее отлета из этого города, в котором она родилась, – сухие прохладные дни и холодные ночи. Время от времени она кружила по шуку , который полюбила за время этого визита, – может быть, надеясь столкнуться с Элиэзером, который через три дня после своего исчезновения просунул в дверную щель ее квартиры записку.

Когда она увидела этот листок бумаги – увидела еще издалека, она рассмеялась. Был ли это знак от разбитого прошлой любовью сердца, превратившегося ныне просто в клочок бумаги? Но, развернув сложенный вчетверо лист, она увидела написанное от руки послание человека, с почерком которого она никогда раньше не встречалась.

Вот что там было:

Моя дорогая.

Я не воскрес из мертвых, потому что я никогда и не умирал. Те ребята, что стояли на входе, просто не знали, что им делать и как избавиться от вечного участника массовок, а потому отправили меня в морг, который не существовал.

Даже после того как я понял, какую шутку они проделали, чтобы разлучить нас, я от тебя не отказался, пока не увидел, как ты бродишь здесь и там, сидя в инвалидном кресле в одной ночной рубашке, и я подумал: «Зачем ломать мне голову над тем, почему эта замечательная участница массовки распоряжается своей жизнью именно таким образом…» И я решил наблюдать и любоваться тобой на расстоянии и как можно дольше.

Но дольше – не получилось. Внезапно я получил сигнал из настоящей больницы в Иерусалиме: заболевший мой внук был госпитализирован (я упоминал тебе о нем) и затребовал своего деда. Так что я вынужденно сорвался с места, не успев даже попрощаться с тобой. Я просидел у постели больного мальчика две бессонных ночи, а когда он пришел в себя, попросил меня остаться… Короче, я остался. Он для меня – всё.

И тем не менее я, как ты видишь, нашел несколько минут, чтобы вот таким образом попрощаться с тобой и пожелать тебе доброго пути, потому что, если мне не изменяет память, через несколько дней ты нас покидаешь. А я, дорогая Нóга, обречен навсегда оставаться участником всех мыслимых и немыслимых массовок. Тот художественный фильм, в котором я имел счастье сниматься с тобою рядом, был моей лебединой песней. И даже если в порту Ашдода они возведут настоящий морг, я там постараюсь не оказаться. Но кто знает…

Так что (на всякий случай), когда ты вернешься в Европу к своей арфе, вспоминай хоть иногда о прошлом, в котором рядом с тобой оказался однажды вечный труженик массовки, который, заикаясь, так и не набрался смелости сказать тебе о том, что хотел – но так и не смог. Но мысли его были при этом чисты и полны нежности. Все, что я хотел от тебя получить, больше всего походило на дружбу… И я благодарен тебе за все, что я от тебя получил .

Она была приятно удивлена искренностью и плавностью текста, свободного от нерешительности и недомолвок. Ни одной подчистки. И потому она говорила себе самой, бродя по квартире и сжимая кулаки: «Как утолю я свое желание, возникшее у меня в Иерусалиме? Неужто в этой жизни мне не остается ничего, кроме объятий старого флейтиста, который, как ни относись к этому, просто предал меня, лишив меня концерта?»

И ночью, вся во власти разочарования, она все ходила и ходила от кровати к кровати, пока, наконец, как в пору школьной юности, не погасила сама свое вожделение в той же самой, что и тогда, подростковой своей кровати.

Утренний свет омыл кухню родителей, где, еще не придя окончательно в себя со сна, она сидела в ночной сорочке, неторопливо ковыряясь серебряной ложечкой в яйце всмятку, слушая вполуха концерт, передаваемый по классическому каналу израильского радио, когда вдруг перед ней возник Ури, причесанный и гладко выбритый, в костюме и при галстуке.

– Я тут по пути на работу, – несколько невнятно объяснил он с обезоруживающей беззаботностью, – подумал, а почему бы мне не зайти и не поздороваться с ней, пока она еще не исчезла снова…