Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

– Впереди или позади, – резко оборвала она, – моя работа здесь окончена.

– Но даже если это и так, Нóга, – к ее изумлению этот совершенно незнакомый ей человек тоже знал ее имя, – подождите до утра, и вам подадут такой завтрак, что вы долго будете жалеть, если не попробуете его.

А в самом деле? Зачем пропускать его? Он повел ее в средних размеров зал под огромными, неправдоподобно мощными потолочными балками перекрытия, придававшими помещению склада фантастическую высоту. Вся массовка уже сидела вперемежку с актерами и членами съемочной группы – кто в цивильном виде, а кто и в больничных халатах или даже в пижамах – одни забинтованные или обклеенные пластырем, другие еще и в гипсе.

Все были радостны и веселы, поскольку ужин был приготовлен мастерами своего дела, и Нóга среди кастрюль обнаружила вожделенный суп с мясом. Добродушное настроение окружающих ее людей обязано было еще тому, что это была не случайная компания, объединенная съемками в массовке, а давние знакомые и, быть может, просто друзья. Если это так и было, утешала она себя, и когда-нибудь настанет время, когда из-за ревматизма или избытка кальция в костях пальцы ее не смогут исторгать, потеряв послушность, должных звуков из струн арфы, здесь, у себя на родине она всегда – вот как сейчас – найдет, где работать.

От еды ее одолела сонливость, а еще она почувствовала, что врач, который поднял ее и на руках донес до кровати, также задел одну из забытых струн в ее душе. Лучше поспать где-нибудь здесь и встать пораньше утром. Покинув столовую, она побрела, поглядывая по сторонам в надежде отыскать подходящее ложе в одной из маленьких пустующих комнаток, – и возле стены одну такую она и нашла. В ней стояли две застеленные кровати. Раздевшись, она уложила под подушку пакет с одеждой, чтобы не пришлось ничего искать в ту минуту, когда она соберется уйти, закрыла дверь – с той надежностью, которой можно было в этих условиях достигнуть, особенно если учесть, что дверь эта была просто выкрашенным в белый цвет куском фанеры, – выключила светильник, свисавший над ее кроватью, а затем, подумав, проделала то же с соседней кроватью.

– Ну, сказке конец, – сказала она себе по-голландски. – Марш в постель, малышка.

Этими словами укладывал ее в постель голландский флейтист в Арнеме, когда она, бывало, не могла вздремнуть, не в силах избавиться усилием воли от мыслей о работе и о выступлении, к которому она готовилась во время бесконечных репетиций – для того лишь, чтобы во время вечернего этого выступления ни одна нота не была взята ею неточно. И с мыслью о голландском оркестре она провалилась в бездонный сон. Несмотря на оживленные, громкие звуки, ни на минуту не затихавшие за фанерной дверью, которые она слышала даже в глубоком своем забытьи, и на то, что комната, которую она для себя выбрала так удачно, была в принципе просто открыта – или по меньшей мере доступна для всех желающих, время от времени появлявшихся в ней, чтобы ненадолго прилечь, встав затем и уступив это место другому, – сон, охвативший ее целиком, был такой глубины и силы, что никакая реальность не могла его прервать, и лишь тот, кто на руках нес ее, словно инвалида, уложив в постель и накрыв простыней, в состоянии был защитить ее, пока она спала, от незнакомца, явившегося ночью и устроившегося на соседней кровати.

Когда первые лучи утреннего солнца просочились сквозь потолочные балки в царство тишины, она обнаружила на соседней больничной кровати мужчину. Он лежал на спине, раскинув руки, подобно крыльям, словно сон сразил его на бегу. И поскольку она хорошо помнила, кто же подобным образом много лет спал с нею рядом, она сбросила свою простыню и босиком отправилась к тому, кто следовал за нею с тех пор, как она появилась здесь, – к своему мужу, Ури, непостижимым образом превратившемуся в участника массовки.

Сердце ее колотилось с дикой силой в то время, как она вглядывалась в мужчину, волосы которого заметно поседели с тех пор, как она бросила его. Сейчас, когда он пробирался к ней, на нем была поношенная армейская одежда и окровавленная повязка. И в первый же момент, когда сознание потихоньку стало возвращаться к нему, новичок массовки ощутил на себе возбужденный, горящий взгляд бывшей своей жены – взгляд, от которого давняя и никуда не девавшаяся его любовь к ней вспыхнула с еще большей силой.

Буквально онемев, словно от удара, дрожащими руками она стянула с себя сорочку кинематографической больной и вернулась к своей настоящей одежде. И, не оборачиваясь, заспешила к главному выходу, который оказался закрыт. В ту же минуту она повернула к задней двери, и огромный этот склад, который прошлой ночью показался ей метафорой всего человечества, оказался на самом деле много меньше, чем когда она передвигалась в инвалидном, с колесами, кресле, поскольку ее собственные ноги покрыли все его расстояние за какие-нибудь несколько минут, доставив ее к запасному выходу, путь к которому сейчас уже не преграждал громоздкий мужчина из кинематографической же службы безопасности.