Авраам Иегошуа - История разведенной арфистки

После репетиции, в ожидании микроавтобуса, который должен был отвезти их в отель, все семь женщин, спасаясь от палящего солнца, попытались найти укрытие в оркестровой яме среди разбросанных там и тут пустых стульев – но что это было за укрытие! Другое дело – инструменты! Большинство музыкантов, правда, всегда носили их с собой, но некоторые… такие, что не было ни возможности, ни смысла таскать их с собой… и в первом ряду среди них, несомненно, находилась арфа, уютно устроившаяся в синем, с серебристой надежной молнией футляре. Сначала Нóга поглядывала на нее издалека и только потом решилась подойти поближе. Разумеется, все это бесценное хозяйство сторожил охранник – именно он в эту минуту, стоя за дирижерским пультом, жевал огромную питу, пристроив пластиковую тарелку на пюпитр. Поначалу она решила попросить у него разрешения, но потом подумала, что лучше всего сделать вид, будто она – просто-напросто одна из оркестранток, и, не глядя по сторонам и не прибавляя шага, медленно подошла к инструменту, и, потянув за молнию, освободила его из заточения, невесомо дотронувшись до струн, которые отозвались на ее прикосновение тихим вздохом.

Восемь недель прошло с тех пор, когда она в последний раз прикасалась к подобному чуду, и теперь ее всю обожгло, а потом обдало холодом. И у нее закружилась голова. И, что было совсем уж необъяснимо – ею в это мгновение овладело страстное желание…

Охранник все-таки заметил ее. Что охраняет он здесь, подумала Нóга – оставленные инструменты – или музыку… музыку как таковую? Она перевела взгляд и увидела своего ослика, терпеливо стоявшего на прежнем месте, поодаль. Сейчас его торба с ячменем, должно быть, уже пуста, потому что он не двигал больше челюстями, а задумчиво пялился, разглядывая Масаду. Она тоже перевела свой взор в сторону древней крепости, чье одиночество пережило превращение реальности в миф. Затем она окончательно использовала все возможности молнии, сняв с арфы прикрывавшую струны мягкую и тонкую оболочку, словно обнажая ее плоть, и, усевшись в ее тени, гладила и ласкала ее обеими руками, словно любовника, не колеблясь и не испытывая ни малейшего стеснения, а затем, как если бы ее концерт уже начался, заиграла «Фантазии» Сен-Санса.

Она с силой касалась струн, перекрывая завывания ветра, налетавшего из пустыни, и впечатление от ее игры было более глубоким и мощным, чем если бы играла она в самом замечательном концертном зале. Охранник, пораженный, спустился с подиума на землю и застыл в нерешительности, не понимая до конца, следует ли ему прервать это несанкционированное представление, но, бросив взгляд на шестерых женщин массовки, пробудившихся к жизни от звучащего волшебства Сен-Санса, заставившего их окружить арфу и ее хозяйку, отказался от проявления какой бы то ни было инициативы, со своего места следя за сильными пальцами и невольно подходя все ближе и ближе.

А она, вся отдавшись красоте ею же извлекаемых звуков, поочередно нажимая на педали, все играла и играла, осознав вдруг, что превосходит в эту минуту самое себя, и зная твердо, что не допустила в этом спонтанном исполнении ни единой ошибки и что никогда не играла так хорошо.

На окружавших ее слушателей она не смотрела и даже не улыбнулась им. Время от времени, по профессиональной привычке, она бросала быстрый взгляд на подиум, сосредоточив взгляд свой на рядах синих и красных струн; всем своим существом она хотела понять лишь одно – успевает ли за ней тот невидимый, но от этого не менее реальный оркестр, присутствие которого каждую секунду она ощущала у себя за спиной.

Когда она закончила, взяв последний аккорд, вся окружавшая ее массовка разразилась аплодисментами. Но точнее всех общее впечатление выразил охранник, сказавший с почтительной грубостью:

– Если ты так здорово играешь на этой своей штуке, какого черта ты делаешь в массовке?

– Так уж получилось, – ответила Нóга. – Я ведь на самом деле арфистка. А сюда попала, потому что…

И тут она неожиданно для себя рассказала этим, совершенно незнакомым ей людям всю историю последнего времени, связанную с экспериментом по переезду ее матери в хорошо обустроенный пансионат для людей, нуждающихся в помощи, и о злоключениях ее жизни старом родительском доме.

– И когда же все это разрешится? – прозвучал вопрос.

– Не позднее чем через месяц, – ответила Нóга, поднимаясь из-за арфы. – Ровно столько я отвела на все это дело.

Микроавтобус в конце концов появился и повез их в гостиницу. Ей пришлось делить номер в просторном и убранном помещении с видом на Мертвое море с одной из старших по возрасту участниц массовки, бывшей в прошлом солисткой оперы, перешедшей позднее в хор, совместное проживание с которой оказалось для Нóги на редкость приятным. Они говорили о музыке и о жизни, и соседка ее по комнате исполнила для нее несколько пассажей из «Кармен», продемонстрировав, насколько глубокими могут быть расхождения между солистами и хором.