Шанель Клитон - Следующий год в Гаване

Он улыбается.

— Счастлив ли я сейчас? Прямо сейчас, в постели с тобой?

Я улыбаюсь, пряча голову в изгибе его шеи.

— Да.

— Да, — эхом отзывается он.

Я смотрю ему в глаза, мои пальцы скользят по синяку на его щеке, выражение его лица возвращает меня на землю.

— Я не знаю…

— …Сейчас все очень сложно, — говорит он, заканчивая мысль за меня.

— Да.

Я уеду через несколько дней, а он останется здесь. Конечно, сейчас отношения между нашими странами, пусть очень медленно, но налаживаются, и все же остается море различий, а я не знаю, как ориентироваться в этом море.

Луис вздыхает, его грудь тяжело вздымается от напряжения.

— Сегодня на Кубе трудные времена. Сейчас моя судьба принадлежит моей стране, и если ситуация радикально не изменится, то станет только хуже. — Он замолкает. — Я не хочу, чтобы проблемы коснулись и тебя.

— Теперь кому-то стало легче жить? Легче, чем раньше?

— Если для кого-то статус-кво имеет значение, то возможно, — отвечает Луис после паузы. — Однозначно лучше стало тем, кто связан с верхними эшелонами власти. Например, военным. Или деятелям искусства — они тоже не испытывают проблем, с которыми сталкивается большинство кубинцев. Они могут путешествовать, рекламировать свой талант и продвигать идею о том, что их гений был взращен именно на Кубе, где ценятся образование и искусство. Таким образом они создают привлекательный имидж нашей страны. То же самое касается бейсболистов и других представителей спортивной элиты.

— А тем, кто не согласен с режимом?

Луис морщится.

— Этим людям очень тяжело. — Он садится, отстраняясь от меня, и прислоняется к спинке кровати. Того человека, который секунду назад довольствовался тем, что наслаждался моим телом, перемежая ласки, смех и поцелуи, больше нет.

— Я думаю, легче стало фермерам, которые живут в сельской местности, — продолжает Луис. — При Батисте они были вытеснены на задворки кубинского общества. При Фиделе они по крайней мере получили возможность прокормиться благодаря земле, даже если за это им грозило тюремное заключение. Когда в стране был голод, жизнь в городе становилась настоящим проклятием. Когда я был мальчиком, мы как-то раз поехали в деревню, и друг семьи дал нам немного мяса — он заколол одно из своих животных. Это было незаконно, но еды тогда было очень мало, а мы были очень голодны. На обратном пути в Гавану машина, на которой я до сих пор езжу, сломалась. Я никогда не забуду страх в глазах бабушки и мамы, когда пришли люди, чтобы помочь нам завести ее. Они боялись, что кто-нибудь обнаружит мясо в багажнике.

— А что тогда было бы?

— Пожизненное заключение.

Я ахаю, а Луис лишь пожимает плечами.

— Когда голод настолько силен, что боишься умереть, то готов пойти на риск. На Кубе не всегда было настолько тяжело, но слишком часто нам приходилось выживать в полном отчаянии.

— Твои мама и бабушка, должно быть, очень сильные, раз смогли выжить и вырастить тебя.

Луис улыбается, а его глаза светятся любовью.

— Они просто потрясающие. Два самых сильных человека, которых я когда-либо знал. Бабушка всегда улыбается и очень открыто ведет себя с людьми. Мать более осторожна, но она всегда была рядом со мной.

— А мама никогда не думала о том, чтобы покинуть Кубу вместе с тобой?

— Мы никогда не обсуждали это, — отвечает Луис. — Когда отец был жив, в этом не было необходимости. Семьи офицеров жили относительно хорошо. А еще я думаю, что мама поддерживала идеи режима. Ее семья верила в реформы Фиделя. Изначально мама с отцом тоже разделяли эту страсть, хотя мне кажется, что, когда реальность оказалась совсем не похожа на будущее, обещанное революцией, ее страсть поутихла.

— Не понимаю, как режим смог продержаться так долго в условиях, которые ты описываешь.

— Если я скажу, что все в стране разделяют мои мысли, это будет неправдой, хотя многие чувствуют то же, что ия, — отвечает Луис. — И хотя мы пока еще не можем высказываться открыто, я верю, что нас достаточно, чтобы изменить положение вещей.

Он произносит эти слова с такой убежденностью, что я почти готова с ним согласиться.

— А какие-нибудь реформы Фиделя увенчались успехом? — спрашиваю я.

— Конечно, положение дел в социальной сфере было намного лучше, чем в политической и экономической. Послушай, это не так уж и плохо. Я одобряю некоторые его инициативы, хоть и не все удалось довести до конца. Быть черным на Кубе сейчас немного лучше, чем это было в 1959 году — по крайней мере на бумаге, — добавляет Луис. — Но разве «немного лучше» — это достаточно? Прошло уже почти шестьдесят лет. Насколько сильно изменился мир за это время? Здесь до сих пор имеет значение, к какой расе ты принадлежишь, хотя власти утверждают, что это не так. Большинство изгнанников, которые отправляют деньги своим родственникам в виде денежных переводов, имеют европейское происхождение. Мои чернокожие друзья сталкиваются с трудностями при приеме на работу в туристическом секторе. Без денежных переводов, без доступа к туристической валюте черным кубинцам достаются самые слабые карты из колоды. Но как мы можем определить степень расового неравенства, если режим сознательно его игнорирует? Правительство Фиделя установило равенство мужчин и женщин, но что это значит на деле? На бумаге одно, а реалии повседневной жизни доказывают другое. Мы превозносим Фиделя за то, что за последние шестьдесят лет все стало чуть-чуть лучше, но такого медленного прогресса недостаточно. Фидель был хорош для самого Фиделя и его дружков. Все остальные достойны большего.