Николай Драганов - Пшеничные колосья

— Екатерина Младенова — Нина, — приглушенным голосом произнес унтер-офицер следующее имя.

— Здесь, — раздался испуганный голосок, как бы в ответ на вызов учителя, и на залитой серебряным светом поляне вытянулась худенькая девушка с каштановыми волосами, в беспорядке рассыпавшимися по спине, с бледным, исстрадавшимся лицом и вздернутым носиком. Реснички ее мелко дрожали, губы подергивались, будто хотели произнести самые нежные, самые теплые слова невысказанной любви. Поручик не взглянул на нее. Высморкался.

— А ты скажешь мне что-нибудь? — глухо, через носовой платок произнес офицер.

— Какая буря! — сказала Нина.

— Салчо, ликвидируй ее! — резко махнул он рукой.

Шагнул длинный, как жердь, жандарм с изъеденным оспой лицом, фиолетовым носом, наполовину скрытым в густых, черных усах.

— Жаль стрелять в эту рожицу, господин поручик… Она у нее как месяц… — осклабился он.

— Тогда стреляй в грудь! — крикнул поручик. — Да побыстрей!

Нина стояла на поляне, прислушиваясь к буре, которая трепала верхушки деревьев и гудела, словно сто тысяч кавалов. Улыбка невольно скользила по губам. Что только не делает с человеком весенняя буря!

— Господин поручик, посмотри, как улыбается, будто под венец идет…

— Скотина, стреляй скорее, а то сам под венец пойдешь!

Изъеденное оспой лицо жандарма вытянулось, и он нажал на спуск. Тихий вздох вырвался из груди Нины, и на белой блузке показались три красненьких родничка. Улыбка играла на ее устах. Павел утонул лицом в теплых родничках. Он положил Нину рядом с Цико. Прикоснулся губами к ее губам, погладил по щекам: «Все парни в селе были влюблены в тебя. Никто до тебя не дотронулся. И вот только я…» — выдохнул он.

Из ятаков остался только седой мужчина. Унтер, не глядя в список, произнес его имя:

— Вырбан Пешев — бай Вырбан.

— Я…

Бай Вырбан стоял прямо и неподвижно, как скала. Над его головой горел венец из рубиновых звезд, сплетались зеленые дубовые ветки, в карих глазах тлела глубокая печаль. Жандармский офицер приблизился к нему и положил руку ему на плечо.

— Ну, дед, настал и твой черед. Нарочно оставил тебя последним. Чтобы смотрел, как умирают те, которых ты отравил своими сказками… Которых ты воспитывал… Заставлял помогать партизанам…

— И мне урок даете? — прервал его седовласый ятак.

— И тебе.

— Эх, господин поручик, господин поручик!..

— Что еще?

— Пока ничего.

— Димко, — не оборачиваясь, крикнул поручик.

— Слушаю, — протопали сапоги жандарма с сильно выдающимися скулами под круглыми припухшими глазами.

— Кажется, дед приходится тебе родней?

— Так точно!

— Расправься-ка с ним!

Жандарм лихорадочно расстегнул кобуру, выхватил пистолет, из которого вырвался синий, холодный огонек, и выстрелил. Жандармы таращились, зажав зубами сигареты. Павел остановился у шалаша, поручик смотрел не мигая. Вырбан Пешев не дрогнул. Стоял, широко расставив ноги, чуть подавшись вперед. Луна снова перепрыгнула на другую ветку, содрогнувшись от ужаса.

— Господин поручик, он… не… — со страхом произнес Димко.

— Стреляй еще!

И он выстрелил. Три раза подряд. В грудь. И опять старый ятак не дрогнул.

— Господин поручик…

— Стреляй в сердце!

Наконец Вырбан Пешев вздрогнул, закачался, выкинул руки вперед, будто ища опоры, и переступил. Павел подбежал, подхватил его и поддержал. И так стоя, даже не упав на колени, умер коммунист Вырбан Пешев, которого в селе люди звали просто бай Вырбан.

В шалаше Павел нашел ему место у стены. Он лежал с краю, как отец около своих детей. Павел встал перед товарищами. В сумерках их лица едва виднелись. И вдруг он заплакал. Когда его сажали в грузовик, дед успел шепнуть: «Не бойся! Останешься жив! Но то, что увидишь, намотай себе на ус…» Вроде бы мудрый был у него дед, умный, но как он не понимает, что с этими людьми его внук жил в прекрасном мире. Без них этого мира для него уже не будет…

— Чего он там возится в шалаше? — сказал раздраженно поручик.

— Не хочется расставаться с товарищами, — захихикал унтер.

— Наверно, от страха в штаны наложил! — хихикнул жандарм с изъеденным оспой лицом.

— Хватить болтать! Димко, приведи его! — приказал поручик.

Жандарм безропотно полез в шалаш. И тоже замешкался. Снаружи уже начали терять терпение. Наконец он показался с пистолетом в руке, вспотевший, расстроенный.

— Господин поручик… — прохрипел он. — он… Павел… это… покончил с собой…