Николай Драганов - Пшеничные колосья

Христо Денкин никого не боялся. Не спускал ни старосте, ни сборщику налогов, ни попу, ни свату, ни брату. Говорил то, что думал. Некоторые, из тех, кто позажиточнее, поддразнивали его с кривой ухмылкой: «Что, бай Христо, скоро придут твои красные?» Но его не смущали такие подначки. Густющие брови нависали над глазами, словно копны. Лукаво посматривая, он отвечал высоким, слегка дребезжащим голосом: «Ты издевайся, издевайся, а как придут — тогда и увидишь, где раки зимуют…»

Чудаками были эти четверо. И не оттого, что хлеба им не хватало, хотели они изменить мир. Хлеба у них было достаточно, и с другими делились. Просто любили они справедливость. Их называли красными глашатаями. Никто не мог их сломить. И ни от кого не ждали они наград. Хватало им и того, что народ их знал и уважал…

— Иди, не задерживайся. Раз зовет тебя человек, — сказала жена, когда я кончил рассказывать.

Был первый день сентября. Солнце скатилось по травке с горы Сиреолу и, освежившись в речушке Камнишка, быстро поднималось над селом. Я отправился к Христо Денкину. Попахивало созревшим виноградом и спелой кукурузой, дул легкий ветерок, и листья шелковиц грустно перешептывались.

Село было почти безлюдно. Лишь изредка мелькнет кто-нибудь с кошелкой, доверху набитой теплым, только что из пекарни хлебом. Многие работали в городе и возвращались вечером поездом, на автобусах или собственных машинах, чтобы только переночевать дома. А как ласково пригревает солнышко завалинки, припорошенные золотистой разноцветной пылью! Присесть бы на какую-нибудь лавочку да подремать.

Чтобы добраться до дома Христо Денкина, надо пройти почти через все село. Одна из улиц вывела меня к ручью, по которому плыли гусиные перья и арбузные корки. Я пошел вверх по ручью. Солнце скатилось с берега и поплыло рядом со мной, сжигая по пути гусиные перья. Напившись из Дерменджийского источника, я перешел деревянный мостик и остановился на пригорке. Кажется, вон на той улице, что напротив, и жил Христо Денкин. Этот квартал я, можно сказать, почти совсем не знаю. Даже в холостяцкие годы мне редко случалось сюда забредать… Если не ошибаюсь, вот этот дом с посеревшими воротами — Попика, тот, что рядом с ним, — Георгия Фельдфебеля, а напротив — Мокрого… Так, так… А вот и дом Христо Денкина.

Я вошел в просторный двор, засаженный виноградом до самого крыльца. К ступенькам вела выложенная камнем дорожка с пробивающейся кое-где травой. На встречу мне уже спешил Стефан.

— Как отец? — спросил я.

— Помирает.

— Зачем меня звал, не знаешь?

— Не знаю, — пожал плечами Стефан. — Недавно опять о тебе спрашивал. — Стефан поправил поседевшие волосы, спадавшие ему на лоб.

Я впервые был здесь. Весь дом был погружен в глубокое молчание. Кровать Христо Денкина стояла у окна с восточной стороны. За окном виднелся сад. В комнате трепетали пестрые тени. Солнечные зайчики шлепали по полу, как озорные утята. Лицо старика совсем осунулось. У двери, задумавшись, стояли трое сыновей деда Христо; в самом темном углу, согнувшись вдвое, сидела на низеньком стульчике его жена. Снох и внуков не было. Я присел на край кровати и взял старика за руку. Рука пахла осенней листвой. Он едва кивнул мне. Взгляд его не изменился, он был все таким же хмуро-насмешливым, как и раньше. Только копны бровей лежали над глазами неподвижно. Христо Денкин долго молчал. Стефан не сдержался и сказал:

— Отец, Кольо пришел. Узнаешь его?

Старик облизнул запекшиеся губы, восковой подбородок его задрожал и голос — немощный, хриплый, — прозвучал неясно:

— Кольо, как не узнать…

— Ты звал меня, дед Христо, — проговорил я.

— Я думал, ты не придешь.

— Почему же мне не прийти?

— Большими людьми вы стали… и забыли… нас… стариков.

Не стоило доказывать, что я вовсе не «большой» человек, что таких, как я, — тысячи. Виски его западали все глубже и покрывались мелкими капельками.

— Конец мой пришел, — голос старика совсем ослабел. В глазах залегли мягкие тени.

Хотелось ободрить его, сказать какие-нибудь добрые, теплые слова, но он, словно отгадав мое желание, вздохнул безнадежно и продолжил:

— Мне уж за восемьдесят перевалило… А ты удивляешься, зачем я тебя позвал…

— И хорошо, что позвал, повидаемся, — попытался я заговорить бодрым тоном.

— Не будем тянуть… — Старик начал запинаться. Теперь капельки покрывали и лоб его, и подбородок.

— Ты, конечно, знаешь, как товарищи со мной поступили…

— Знаю, — сказал я. — Но я думаю, что ошибку уже исправили…