Николай Драганов - Пшеничные колосья

Начальник полиции выбрался из-за стола, стиснул в ладонях ее руку, каблуки надраенных сапог резко щелкнули, и он проговорил, прикрывая глаза, словно от нахлынувшего чувства:

— Госпожа, отчего не все матери подобны вам?!

Эти слова подействовали на Йону ободряюще. Она высвободила голову из-под шали и так, высоко подняв ее, вышла из теплого, богато обставленного кабинета. У дверей она приостановилась и сказала, обернувшись:

— Вся моя надежда на вас, господин начальник!

— Не извольте беспокоиться, госпожа!

Йона еще не дошла до вокзала, а Венко был уже в подвалах околийского управления; еще только тронулся поезд, увозя ее в село, а мускулистые полицаи уже наставляли ее сына на путь истинный…

Три дня и три ночи Венко не издавал ни звука. Он словно окаменел. На четвертый день, когда, «чтобы вправить мозги», ему принялись сжимать голову железными тисками, он не выдержал и страшно закричал:

— Мама-а-а-а!

Начальник полиции, присутствовавший на допросе, сделал палачам знак остановиться. Он сказал Венко:

— Ты позвал мать. Она наверху, в моем кабинете. Сейчас ты увидишь ее. — И обернулся к палачам: — Умойте его, приведите в порядок и — наверх!

На этот раз Йона сидела в кресле у окна, но черной плотной шали своей не снимала. От тепла щеки ее слегка порозовели. За письменным столом сидел начальник полиции. Он откинулся на спинку стула, и аксельбанты на груди время от времени колыхались, как живые, от его спокойного и ровного дыхания. Говорил он немного в нос:

— Зараза проникла очень глубоко. Потому мы и решили прибегнуть к вашей помощи. От него требуется совсем немного: подписать декларацию, в которой говорится, что он отказывается от своих идей и обещает добровольно помогать полицейским органам. Помогите нам и вы!

Привели Венко. Он едва держался на ногах. Йона сперва его не узнала. Перед ней стоял какой-то совершенно чужой юноша, в изорванном гимназическом кителе и разодранных брюках, со вздувшимся и посиневшим лицом, окровавленными губами, выдранными волосами. Она не смогла совладать с собой и вскочила, протянув обе руки, шаль соскользнула с ее плеч. Она бы бросилась к этому «чужому» юноше, который пытался улыбнуться ей кровавым ртом, но ее остановил предупреждающий знак начальника полиции. Йона застыла на месте. Щеки ее уже не были розовыми, в тот момент они выглядели еще бледнее и прозрачнее, чем обычно. Из оцепенения ее вывел голос начальника полиции:

— Помогите нам, госпожа! Так будет лучше всего и нам, и вам, и ему. — Он перегнулся через стол (заколебались серебряные аксельбанты) и ткнул декларацию ей в руку. Брови Йоны вздрогнули, гладкая кожа бледного лба собралась складками, и она всем телом потянулась к Венко:

— Подпиши, — тихо проговорила она, — и пойдем домой. Ведь правда, господин начальник, как только он подпишет, мы сразу сможем уйти?

— Тут же, — пригладил русые усы начальник полиции.

— Слыхал? — повысила тон Йона.

— Мама, — распухшие губы Венко открывались с большим трудом, и слова, с них слетавшие, звучали неясно, — разве ты согласна, чтобы за наше с тобой счас… другие умирали… другие матери плакали?..

Слова Венко рассердили ее. Она отпрянула, выпалив:

— Согласна! Своя рубашка ближе к телу!

— Мама! — Венко повис на руках палачей, стоявших по обе стороны от него.

— Подписывай и пошли, поезд дожидаться не будет. — Йона схватила со стола какую-то ручку и сунула в его переломанные пальцы.

— Нет! — выкрикнул Венко и потерял сознание.

— Вот видите, госпожа… Дай бог, чтобы, когда вы придете в следующий раз, нам было, чем вас обрадовать, — начальник полиции протянул на прощанье руку…

Наутро в глубоком снегу у ворот соседи нашли доброго, кроткого учителя. Его мягкие седоватые усы заледенели. Окоченевшая рука все еще что-то сжимала. Когда пальцы удалось разнять, на землю упал листок бумаги. Его подняли. Это была срочная телеграмма. Кто-то лаконично сообщал:

«Ваш сын переведен в больницу для душевнобольных».

Село примолкло, затаилось, оцепенело — как дремучий лес в ожидании бури, которая может налететь в любой момент.

В тот день Йона Мержанова, оделась в черное, да так и ходила до конца своих дней. В тот день она скрылась в большом двухэтажном доме и перестала выходить дальше, чем до ближайшей лавки. Постепенно ее имя поблекло в сознании людей. Йона Мержанова исчезла, но еще долгие, долгие годы существовала на свете Кукушка.

Впервые село ополчилось на Кукушку в дни, когда проходили заседания Народного суда. Все требовали, настаивали, просили, чтобы ее задержали и судили как предательницу. Но окружной комитет не дал согласия. Сказали, что она и так наказана больше, чем достаточно.