Николай Драганов - Пшеничные колосья

— Опоздал, опоздал… Вчера похоронили.

— Дядя Станчо…

— Мы еле нашли твой адрес… Да-а… ушел от нас хороший человек.

— Но почему?.. Он ведь… — у Дончо перехватило горло.

— От тоски… Ты думаешь, легко ему было одному куковать? Все надеялся, что ты приедешь. Уж очень хотелось ему повидаться с тобой, поговорить. Облегчить душу. Добрый был человек, отец твой. Да вот…

— Где его… — не договорил Дончо, но Табак понял.

— Рядом с твоей матерью… Так он просил… Положите, говорит, рядом с женой…

Дончо стал спускаться с крыльца. Уже совсем рассвело. Осенняя изморозь искрилась на крышах домов и ветках деревьев. Во дворе его догнал голос старика:

— Подожди… Чуть было не забыл, — Табак полез во внутренний карман тулупа и достал старый, потертый кошелек. — Перед смертью отец твой оставил и сказал: «Когда приедет сын, передай ему. Там деньги, отложенные с пенсии. Потрать, мол, сколько нужно, на похороны, а остальное ему отдай. И скажи, пусть починит заднюю стену дома, совсем покосилась». Так и сказал…

У Дончо не было больше сил слушать, он быстро вышел со двора и направился к кладбищу. Могила отца выделялась среди других холмиком свежевырытой земли. Стоя над ним, он вдруг ясно осознал, что здесь лежит очень близкий человек, который уже никогда не вернется. Дончо опустился на колени, и из груди у него вырвалось громкое рыдание:

— Батя-я-я…

Взошло солнце. Все вокруг ослепительно сверкало.

Перевод Л. Вылчевой.

Весенняя буря не похожа на летнюю или зимнюю. Летней буре сопутствуют молнии, зимней — снежные облака. Весенняя буря — обновительная. Ее никто не страшится. Ни птицы, ни звери, ни люди. Люди добровольно подставляют себя под ее живительные удары. После каждого ее удара чувствуешь себя помолодевшим.

Этой ночью опять разразилась такая буря, что, казалось, будто она пытается сдуть звезды с неба. И это у нее никак не получалось. Наоборот, они разгорались еще ярче. И чем ближе ночь подходила к концу, тем крупнее, краснее становились они.

Ниже всего опустились звезды над Смочанским утесом, у подножья которого темнели вековой дубовый лес и заросли орешника. Со всех сторон лес обступали серые потрескавшиеся скалы, в которых летом гнездились горные орлы. В самом глухом лесу партизаны сделали шалаш. Нашли поляну, недоступную для неприятельского глаза. Над поляной сплетались кроны старых дубов, а вокруг стояла зеленая стена густого подлеска.

В эти поздние ночные часы здесь было многолюдно. И светло, как днем. Еще с вечера луна пристроилась между двумя ветками, притаившись в густой листве. Мерцали белые звездочки цветков земляники, голубые васильки, пахучая мелисса, скромный лютик. Буря угадывалась по красноватому блеску звезд и отдаленному вою ветра. Люди, которые были на поляне, не обращали внимания ни на бурю, ни на цветы. Они разделились на две группы. Одна занимала верхний край поляны, другая — нижний. Те, что на верхнем краю, — жандармы, вооруженные автоматами и пистолетами, а те, что на нижнем — ятаки из ближайшего села. Босые, в разорванной одежде, они едва держались на ногах. Осунувшиеся лица, следы побоев. Среди них были невысокая девушка и седой мужчина в годах. Он стоял по пояс голый, разорванная рубаха сползла и висела клочьями вокруг брюк. Только жилистые руки выдавали, что когда-то он был силен и могуч.

— Господин поручик, — сказал он тихо, — дайте закурить.

От группы жандармов отделился щеголеватый молодой поручик с расстегнутым воротом, с пистолетом на боку, подошел к ятакам, вынул из кармана пачку сигарет и подал седому.

— Закуривай, — сказал он. — Еще кто-нибудь хочет?.. Нет больше желающих…

Поручик сделал шаг назад. Его лица почти не было видно из-под низко надвинутого козырька фуражки. Желтые пуговицы кителя блестели, как глаза филина, на голенищах надраенных до блеска сапог играли зеленые блики. Он тоже закурил. За его спиной задымили остальные. Курили, не опуская оружия. Сделав глубокую затяжку и выпустив длинную тонкую струйку дыма через плотно сжатые тонкие губы, поручик спросил с чуть заметной издевкой:

— Дед, что это у тебя пальцы дрожат? Умирать страшно?

Старый ятак вынул сигарету изо рта, старательно стряхнул пепел и сказал:

— Ошибаешься, господин офицер! Не смерть мне страшна, а жизнь жалко… У меня есть просьба к тебе…

— Говори, — сказал поручик и приподнял козырек фуражки.

— Пощади ребят… Меня… это самое… убей, а их — оставь… Взгляни на них, совсем ведь молодые, зеленые еще… Как подымется рука?..