Чжан Юэжань - Кокон [litres]

– И вы из чувства вины разрешили ей ухаживать за дедушкой, а потом дали вынести его из больницы? – спросил я. – Верно?

Она отвернулась:

– Нет.

– Не беспокойтесь, я не стану докучать вам вопросами. Понимаю, вы все равно не скажете правды, да это сейчас и неважно.

– Мы действительно не поддерживаем отношений. Она стала очень странной, тоже немного повредилась рассудком.

– Как вы думаете, может ли дедушка до сих пор быть жив?

– Нет. В то время его организм уже угасал.

– Гм.

– Ты надеешься, что он еще жив?

– Ван Лухань живет ради него, не знаю, что с ней будет, если он умрет.

Помолчав, тетушка Юнь сказала:

– Разное здесь случается. Я давно работаю в больнице и не очень-то верю в чудеса. Но если поразмыслить, на целую жизнь человека все-таки может выпасть пара чудес, как ты считаешь?

Мы вышли из кабинета.

– Забыла про зонтик. Где-то он у меня был… – Тетушка Юнь велела мне подождать и вернулась в кабинет.

С картонной коробкой в руках я стоял в коридоре. Было темно, воздух пах дождем. Стук капель в другом конце коридора словно барабанил мне по ребрам. Внутри растекалась едкая влажная боль. Я медленно пошел на стук. Сверкающие капли дождя залетали в дальнее по коридору окно и шлепались на подоконник. Кто-то открыл форточку? Наверное. Нет, окно разбито. В стекле зияет огромная дыра, если выглянуть наружу, увидишь террасу. Помню, как в хорошую погоду на бельевых веревках террасы висели нагретые солнцем одеяла и белые простыни развевались на сухом ветру.

Та дверь была закрыта. Триста семнадцатая. Узенькая дверь, приютившаяся сбоку от окна. Половица перед дверью намокла от дождя, это была та самая половица, которую раньше всегда заливало светом, по которой прыгали оранжевые послеполуденные солнечные зайчики, ты еще говорила, что они похожи на хрустящие леденцы.

Я подошел к двери и шагнул в лужу. Стук дождя отдавался даже в костях, но я все равно слышал доносившийся из палаты шум. Сонное бормотание, шелест сновидений, заливистый детский смех. И еще слышал, как душа расхаживает по шатру своего тела.

Капли дождя падали на мои ботинки. Я прислушивался к звукам в палате. Я ждал. Ждал, когда дверь распахнется и оттуда выскочит мальчик. Как всегда по вечерам, он закинет рюкзак за спину и побежит домой.

Эй, подожди, крикну я. И протяну ему коробку.

Вино кончилось, но меня совсем не тянет в сон. Снег еще идет? Вроде бы перестал. Небо за окном посветлело, но свет не похож на утренний. Наверное, утро еще не наступило, это мерцает снег. Такие бледно-серые лучи исходят не от солнца, а от крошечных ледяных кристаллов.

Весной 2000 года я познакомилась с Инь Чжэном, тем самым поэтом, который приглашал меня на новогодний вечер. В новом году я купила сборник его стихов и даже загнула уголки на некоторых страницах. А увидев в газете анонс его автограф-сессии, побежала в книжный магазин, пропустив вечернюю самоподготовку. Шел дождь, людей в книжном магазине было немного. Инь Чжэн выступил с небольшой лекцией, поделился своими взглядами на поэзию, выразил беспокойство по поводу состояния современной литературы. Он вспоминал поэтические общества и журналы своих студенческих времен, сокрушался, что это был золотой век литературы. Я и подумать не могла, что они с папой учились вместе. Он был лет на пять младше и выглядел очень молодо. Я забыла, что сразу после восстановления системы единых экзаменов на первый курс поступали абитуриенты самых разных возрастов. Разумеется, Инь Чжэн не упоминал о моем папе, но мне казалось, что каждое его слово было о нем. Я взволнованно сцепила пальцы, как будто в любую секунду в зале может прозвучать папино имя. В конце подошла к Инь Чжэну подписать книгу, он взглянул на меня и спросил, в каком университете я учусь. Я ответила, что еще не окончила школу. Он сказал: у школьников большая нагрузка, спасибо, что пришли. Потом спросил, не хочу ли я к ним присоединиться, пропустить стаканчик в соседнем баре. Я промолчала, и он добавил: вы можете взять себе сок.

Всего собралось человек семь или восемь, мы раскрыли зонтики и отправились в ближайший бар. Остальные в компании были студентами Инь Чжэна. Все заказали пиво, я тоже решила не отставать. Кто-то из студентов предложил по очереди читать стихи. Я выбрала стихотворение из того самого сборника, Инь Чжэн сказал, что читатели редко замечают это стихотворение, но сам он его очень любит. Добавил, что много лет назад посвятил его одной студентке, которую встретил, когда преподавал в американском колледже. Все стали наперебой упрашивать его рассказать подробности. Он ответил, что она была американкой, глаза всегда подводила черным карандашом, а руки у нее были в татуировках. В старших классах девушка подсела на героин и несколько лет провела в реабилитационном центре, в двадцать четыре года снова взялась за учебу, но казалась по-прежнему надломленной, на занятиях держалась отстраненно, словно находится где-то не здесь. Инь Чжэн сказал, что на лекциях всегда невольно искал ее взглядом, его это очень успокаивало. Стихотворение он сочинил прямо в аудитории, в тот день студенты сдавали письменный экзамен и у него было достаточно времени, чтобы ее изучить. Он сказал: почему-то иногда опасные вещи дарят нам тепло, это удивительное ощущение. Договорив, улыбнулся. Какой-то парень спросил, не думал ли профессор тогда же объясниться ей в любви, другая девушка поинтересовалась, сохранилась ли фотография той студентки – всем очень хочется на нее посмотреть. Я впервые наблюдала, как мужчина возраста моего папы делится с кем-то своими переживаниями. Интересно, папа тоже практиковал такие разговоры со студентами? Я сказала: нужно отправить ей ваше стихотворение, ведь в каждом стихотворении зашифровано письмо. А это письмо принадлежит ей. Он улыбнулся: с тех пор много воды утекло, если бы не стихи, я бы о ней и не вспомнил. Увидев, как я огорчилась, добавил: я знаю, юным особенно сложно с этим смириться, но все неизбежно проходит. Ни одно сильное чувство не длится долго, вспомни уроки химии: некоторые вещества образуются в результате бурной реакции, но спустя короткое время распадаются, превращаясь в другие вещества. Я смотрела на него, и мне очень хотелось сказать, что мои чувства к папе подчиняются совсем иным законам.