Чжан Юэжань - Кокон [litres]

После обеда снова пришла сестра, я схватил ее за рукав и взмолился: переведите меня в другую палату, я привык жить один, и я очень громко храплю. Медсестра вскинула глаза: в какую еще палату, вас выписывают. Я спросил: серьезно? Она протянула мне градусник: если температура нормальная, можете собираться. Я взял градусник. Она объяснила, что после обеда из другой больницы привезут новую партию пациентов, нужно освободить палаты. Все равно вы оба живете в Наньюане, вот дома и устройте себе карантин. Старайтесь не выходить на улицу, поменьше контактируйте с родственниками. Все ясно?

Я позвонил тете. Она сказала, что Цзыфэн уже вне опасности, его понаблюдают еще несколько дней и отпустят домой. Я развеселился, позвонил своей тогдашней девушке и сказал, что меня выписывают. Она тоже обрадовалась, но, услышав, что я хочу сегодня же с ней увидеться, замялась: куда нам спешить, полежи еще пару дней дома. Пока я говорил, Шаша неторопливо собирала вещи, рядом разрывался ее телефон. Наконец она взяла трубку, звонил ее папа, он громогласно спросил, почему Шаша до сих пор не спустилась, он битый час ждет ее у больничных ворот. Она неохотно забросила рюкзак за спину, у двери замерла и взглянула на меня, как будто ждала, что я что-то скажу. Я поспешно отвернулся.

Наконец она ушла. Я облегченно вздохнул и стал собираться, хотелось как можно скорее оказаться на воле. Вышел в коридор и увидел тетушку Юнь, она стояла у окна. По стеклу шла рябь, начался дождь. Она обернулась:

– У тебя есть зонт?

Я покачал головой.

– Тогда дам тебе свой, лежит у меня в кабинете, – сказала она.

Следом за ней я пошел к кабинету у лестницы.

– В этом здании ты и родился, я помню тот день, – сказала тетушка Юнь.

– Правда?

– Я тогда работала медсестрой в акушерском отделении, искупала тебя после родов. Помню твою маму, она была очень красивая.

– Она обрадовалась? Ну, когда вы меня принесли.

– Чуть не умерла от счастья, – ответила тетушка Юнь.

– Вот как, – кивнул я.

– Нужно еще кое-что тебе отдать.

Она открыла дверь и из завешенного шторой угла вытащила картонную коробку.

– Нашли под кроватью, когда делали уборку в триста семнадцатой. Чуть было не выбросили. Все хотела позвать тебя и отдать. Этот корпус скоро снесут, я уйду на пенсию, если сейчас не заберешь, боюсь, ее и правда выбросят.

Я открыл коробку и уставился на то, что лежало внутри. Оно оказалось совсем не таким, как я запомнил, напоминало убогую, низкопробную игрушку, которой можно одурачить разве что трехлетнего ребенка.

– Сестры все гадали, что это за странная штука.

– Устройство для связи с душой. – Я провел пальцем по электродным пластинам. – Так оно называлось.

– Ничего себе! – Она вскинула брови. – Я уже тридцать лет в больнице, но впервые вижу такой продвинутый прибор.

– Это точно, я надеялся получить за него Нобелевскую премию, – улыбнулся я.

– Да, тут еще кое-что. – Из угла коробки она вытащила розовый бархатный мешочек. – Нашли в тумбочке. Скорее всего, Ван Лухань оставила…

Я взял мешочек, развязал шнурок и вытряхнул на ладонь пару жемчужных сережек.

– Нет, это мое.

Она немного удивилась:

– Вот и отлично, вернутся законному владельцу.

Я поднес находку к глазам. Жемчуг был фальшивый. Но серьги идеально круглые и блестящие, как что-то вечное. Наверное, все вечное фальшиво. Время не властно над чужеродными веществами.

– Ван Лухань, – с трудом проговорил я, – как у нее дела?

– Мы не поддерживаем отношений. – Тетушка Юнь посмотрела на меня: – Что, не веришь?

– Верю. – Я спрятал сережки. – Но вы близко дружили в детстве?

– В детстве я ни с кем не дружила. Думаю, она тоже. Тогда иметь друзей было опасно – случись что, сам попадешь в беду. Так что мы просто жили по соседству.

– Какой она была?

– Немного мечтательной, любила петь и рисовать. Несколько раз моих родителей уводили на “борьбу и критику”, и я пряталась дома одна. В такие дни Ван Лухань забирала меня обедать к себе. Книжные полки у них стояли пустые, и скрипку они продали, но в воздухе все равно витало что-то мелкобуржуазное. Потом я поняла: просто ее родители очень любили друг друга. Они вместе стояли у плиты, разговаривали, смеялись, мать вытирала отцу лоб носовым платком. Отец называл ее зайчонком, потому что она обожала морковь. А за столом подкладывал ей еду и чистил креветки. Вообще-то посторонний рядом с ними должен был почувствовать неловкость, а мне было хорошо, они так обо мне заботились, словно я – член их семьи. Но скоро папа Ван Лухань повесился. Как такой хороший человек мог вогнать гвоздь в череп твоему дедушке? До сих пор не верится. Лухань осталась вдвоем с матерью, твой папа с друзьями часто устраивал у них погромы, мать Ван Лухань рыдала от страха, пряталась в платяном шкафу и скоро повредилась рассудком. Мне очень хотелось помочь им, но папа не разрешал, говорил, что они утянут нас за собой. Скорее всего, люди вокруг думали точно так же, обходили Ван Лухань стороной. Она тогда порядочно натерпелась, но в конце концов брат увез их из города. И когда они уезжали, я даже не пошла проводить…