Андрей Дмитриев - Этот берег

…Данил возвращался в Пирятин. Чудесная находка и пять тысяч гривен в кармане не допускали мысли о неудаче — и зримо и весомо подтверждали присутствие в нем сверхъестественного… Однако Данил не мог, как он ни старался, избавиться от отчетливого воспоминания о том, как он вполне рационально, исходя из логики и здравого смысла, безошибочно предположил, где следует искать детей… И все же, как он тоже помнил, неведомая сила заставила его сказать тогда: «Я вижу велосипед». Он не сказал: «Вижу детей», — вот и нашли велосипед, но не детей… Вера в себя, в свое метафизическое тело, была восстановлена, но тень сомнения все же оставалась…

Был поздний вечер, когда Данил вошел в свой дом на окраине Пирятина. Он поспешил лечь спать. Ему приснилось подземелье. Там было сплошь темно. Из темноты в упор глядели на него невидимые детские глаза. Он их не видел, но они глядели. Данил в поту проснулся. Чтобы избыть тревогу и несмотря на поздний час, он позвонил в Кулебовку. Наталья не спала и звонку не удивилась. Сказала, успокоив, что нигде вокруг Кулебовки, да и по всей большой округе вдоль водохранилища нет никаких пещер, шахт или штолен, — везде сплошной песок или песок под черноземом… Возможно, экстрасенс во сне увидел чей-нибудь подвал: может, и впрямь пора обыскивать подвалы…

Данил извинился. Долго ворочался, прежде чем снова заснуть, донимая себя мыслями о происхождении и значении сна. Под утро осенило: он же пытается заснуть не где-нибудь, а в городе Пирятине, то есть на Полтавщине, а Полтава — это Короленко, а Короленко — это «Дети подземелья»…

(Не сразу, но довольно скоро я дал Авелю прочесть этот мой необработанный рассказ. Авель не стал меня жалеть:

— Какая-такая стеклянная палочка? Что это, плеть, за сопли?.. Какие глаза в темноте не видны, но они, плеть, у тебя смотрят в упор ? Разве невидимые глаза можно увидеть?

— Я этот сон придумал, — признался я.

— Зачем?

— Не знаю; для таинственности, что ли…

— Читал ты Короленко, не читал ты Короленко, — кого это волнует?..

Что ж, Авель — бизнесмен и биохимик; литература — не его конек… Конечно же, я ночь не спал и сочинял не для одной стеклянной палочки, не ради Короленко — но ради страшного сомнения героя и вообще людей в своих особенных способностях, настоящих или мнимых.)

Как бы то ни было, я вышел к завтраку пьяный от недосыпа и ночной работы. Думал: поем, вернусь в коттедж, просплю и день, и ночь, и воскресенье… Не тут-то было.

Мы завтракали на поляне перед домом вдвоем с Варварой. Авель отчего-то не садился к нам за стол, но и оставался в поле зрения: играл с Гертой и Татьяной старым, прокушенным и смятым, резиновым мячом на другом краю поляны.

— У меня к вам просьба, — сказала мне Варвара, не откладывая, — как к другу Авеля и моему, надеюсь, тоже.

Я привстал со стула и чинно кивнул, предпочитая обойтись без слов. Варвара продолжала:

— Наш с вами Авель, как вы заметили, отчего-то страшно интересуется, где и с кем я провожу свободное от него время. Он ни о чем меня не спрашивает, считает, что выше этого; он ждет, когда я сама, по своей воле ему все расскажу…

Я осмелел:

— Может быть, так и поступить?

— Не может быть! Не может! — сумела сдержать крик Варвара. — Это отвратительно. Это унизительно, в конце концов… Не знаю уж, в чем он меня подозревает, он этого не говорит, а просто жалуется, даже и на крике, — что я уделяю ему мало внимания, и слишком много о себе чего-то возомнила непонятного, — но ведь и не спрашивает ничего, потому что гордый!.. Вот прямо сейчас мне необходимо ехать, меня ждут, и я поеду!.. Я ему прямо предложила ехать со мной и все узнать, что он хочет знать, но о чем не хочет спрашивать, — и что?

— И что? — подхватил я невольно.

— Уперся и отказывается… Он говорит: его это не касается. И правильно говорит: его это, в общем, не касается.

— Может быть, лучше вам все же рассказать ему, — предположил я уныло. — Я, правда, тоже не знаю, о чем… Возможно, это будет тяжело, но он поймет, — я на нее старался не глядеть.

Варвара отмахнулась:

— Перестаньте! Что вы в этом понимаете? Это вам не книжки детишкам пересказывать. Это вам не литература. Это живая жизнь живых людей. А живые люди очень не любят, когда их задевают за живое…

— Пожалуй, я пойду, — сказал я ей, вставая. — Я не знаю, чего я не понимаю, и не понимаю, что тут нужно понимать, но помочь ничем не могу.

— Сядьте, — сухо сказала Варвара. — И не сердитесь на меня; я больше так не буду… Братва на нервах, как вы можете заметить, — она усмехнулась одними лишь губами.