Макс Фрай - Сказки и истории

Зато я, кажется, знаю.

Моя смерть выглядит как мальчик девяти лет, со школьным ранцем за спиной. У нее короткая челка и черные глаза. Ей, похоже, нравится иметь такой облик.

Осенью запах смерти витает в воздухе – пронзительный, сладкий. Мутная тень накрывает меня все чаще, не желая напугать, скорее с намерением приучить, как котенка к песку.

Меня – к смерти. Как котенка к песку. А что ж, говно вопрос. Через месяц буду смотреть ей в глаза четырежды в день и не дрогну.

Но пока – трудно. Немножко. Пройдет.

Зато пресловутая красота мира в таком состоянии не просто очевидна, она переполняет тело, того гляди хлынет горлом, и тогда я сдуру таки да умру от любви, и случайные свидетели происшествия увидят, что в моих глазах отражается небо, и вспомнят старую дурацкую гипотезу – ну, типа в глазах жертвы остается изображение убийцы. И всем тут же станет ясно, кто убийца, и небо получит за это на полную катушку, наконец-то, давно пора.

Или все-таки не умру?

Надо быть мягким, пластичным, тягучим сосудом, если уж так вышло, что в тебя ведро за ведром наливают вечность, как мы в детстве наливали воду в презервативы, щедрой рукой, пока не лопнет. Рано или поздно что (кто) угодно лопнет. Поэтому бессмертны только дырявые горшки. «Чтобы ни дна, ни покрышки» – не проклятие, а рецепт бессмертия, конспектируйте же!

Если выехать в сумерки,

и долго ехать на восток,

от бледно-зеленого горизонта к другому горизонту, темно-свинцовому, сочному, как майское небо в аду,

возникает очень четкое ощущение,

что наступившая ночь – дело моих рук.

Нет, немножко не так.

Просто кажется, что если бы можно было остаться на месте, не ехать никуда, то и ночи не было бы до сих пор. А так – есть. Но только потому что удалось до нее доехать.

Ночь, когда она – результат собственных усилий, а не обычная повседневная неизбежность,

приобретает особый смысл и великую ценность,

как, впрочем, всякая вещь, добытая в поте первого и последнего лица своего.

Невозможно молча захлебываться горячим солнцем и ледяным ветром,

делать вид, будто ничего особенного не происходит,

и на дворе стоит какая-то там дурацкая погода,

когда реальность в очередной, хрен знает какой по счету раз приоткрывает нам секрет бессмертия,

учит бестолковых плясать на краю времени, по несколько раз на дню пересекать наиважнейшую из границ – между льдом и пламенем,

а мы, лохи господни, с коровьей покорностью мычим: «Вот и кончилось лето, скоро зима», – и топаем в универмаг, выбирать пальто с цигейковым воротником,

в лучшем случае, стишки печальные записываем в блокноты, да трескаем свежие фрукты –

– это, подчеркиваю, в лучшем случае.

Всякий сентябрь в наших широтах – сумерки года, когда из всех тараканьих щелей лезет Несбывшееся, и его все еще можно разглядеть. Если успеть до темноты.

У меня определенно есть дудка.

И я, мягко говоря, умею с ней обращаться. В смысле, играю ничего так. То хорошо, а то и вовсе распрекрасно. Как пойдет.

Проблема такая: крысы мне на хрен не нужны, дети – тоже.

Дети, строго говоря, в первую очередь не.

То есть нет, пускай себе будут где-нибудь, или даже рядом. Я имею в виду, что никого никуда не хочу уводить. Не было такой цели, задачи такой не было. Они сами пошли зачем-то. С тех пор я все хожу себе и хожу, где вздумается, а они – следом. Причем то и дело спрашивают, когда привал, и хватит ли бутербродов. Я, понятно, могу отдать два своих, мне не жалко, я как-нибудь потерплю, но на всех явно не хватит, а запасов у меня нет, потому что я ж говорю, никто никого никуда уводить не собирался. Сами пошли, так хоть не ныли бы, что ли. Теперь-то.

Но я не о том вовсе, я о счастье.

Счастье, если кто не знает, это когда вдруг подходит к тебе ребенок, с виду – один из многих, только рукава ваши соприкасаясь искрят от статического электричества. Подходит, и говорит: «Слушай, у меня тут тоже есть дудка, давай теперь я тебе сыграю», – и играет ничего так. То хорошо, а то и вовсе распрекрасно. Ну, как пойдет.

Я-то конечно на край света не побегу ни за кем, я же знаю, у всякого свой свет и свои края.

Но формула счастья такова: «Давай теперь я тебе сыграю».

Мне, сколько себя помню, очень нравилось отпускать на свободу живых существ. Нередко это приводило к самым нелепым последствиям.

Одна история особенно хороша.