Михаил Гиголашвили - Кока

– Солдат! – очнулся Лука. – У меня серебро есть. Отпусти нас!

– Давай! Просунь под дверь! – охотно отозвались снаружи.

Непослушными пальцами Лука кое-как, торопясь, выковырял из сандалии три монеты и просунул их в щель под дверью.

– И всё?.. Этого мало.

– Больше нету. Я потом отдам. Слово даю.

– Да, ищи тебя потом, а нам под арест! Нет, не пойдёт. Мало! Слово он даёт! Твоё слово малого стоит!

– Мальчишку хоть отпусти! – попросил Лука.

– Нельзя. Мало.

Лука в растерянности поковырялся в карманах кацавейки, но, кроме крошек, ничего не нашёл.

– Ничего нету, – пробормотал он.

– Молчи тогда! – строго приказали снаружи и грохнули мечом по двери.

Лука опустился на навоз. Что-то страшное, тёмное выползало из нутра, и кричало, и билось без звука и смысла. Спина и лоб похолодели. Он сидел в поту, не в силах шевельнуться, то принимаясь истово молить о пощаде Того, Кто может его спасти, то отдаваясь несвязным образам: шорох песков Кумрана, первый холодок зари, жёлтая верблюжья шерсть пустыни, мать собирает что-то в подол, малышня лазит по деревьям, сосед обсасывает косточки от фиников, лекарь Аминадав, бровастый и носатый, через толстое стекло зажигает одну травинку, другую, третью… Приор ест курицу, и лицо у него такое же желчное и брезгливое, как у Пилата, когда тот посылал Иешуа на смерть…

– Солдат! – встрепенулся Лука против воли. – Дай калам и пергамент! Там, в мешке. Они никому не нужны.

– Зачем?

– Написать хочу, – сказал Лука. – Письмо. Домой.

– Да чего тебе писать?! Тебе жить осталось всего ничего!

– Дай ему, жалко тебе, что ли! – сказал другой голос. – Куда он денется из хлева? Небось его динарии сцапал, а половина моя! Барана можно зажарить, ещё на бочонок вина и на шлюх останется…

– Где ты тут шлюх видел? Это тебе не Египет, где ведьмы не стареют! Вот ты и давай, если хочешь, а я не дам. Бараны, шлюхи, как же!..

Послышались шуршание, ругань, бульканье из фляги. Под дверь просунули кусок пергамента и свинцовый штырь:

– На, пиши…

Лука положил пергамент на камень, взял калам… К нему подобрался старик, увидел, как на листе возникает лицо приора, а под ним какие-то слова – все не разобрать, но одно было ясно написано: “Пилат”.

– Ты иешуит? – спросил старик.

– Да, – ответил Лука. – А ты?

Старик хмыкнул:

– Не знаю…

– Как это? – Лука оторвался от листа.

– Так… Всю жизнь промучился… То верую, то не верую. Как колесо: то одна спица наверху, то другая…

– Почему тогда римлян убивал?

– А чтоб мою землю не топтали! Пусть каждый у себя живёт!

Лука продолжал писать на пергаменте, переворачивая его так и эдак. Он торопился, голову будто раскололи пополам: одна половина истошно визжала: “Смееерть! Смееерть!” – другая отвечала отчаянным блеянием: “Неее!.. Неее!..”

Снаружи послышались движение, брань, окрики, голоса. Сквозь щели видно: Манлий ведёт за кольцо в ноздрях здоровенного бурого быка. Бык хромал. На хребте прикручены доски.

– Где такого зверюгу нашёл? – крикнул Анк.

– В одном дворе стоял. Хоть и хромой, а крепкий, как таран! Зоб до земли висит. Ему кличка Зобо подойдёт! – Манлий с опаской похлопал быка по шее, привязал к колодцу, сторонясь крепких рогов.

За быком двое солдат катили малую камнемётню. Анк и Силач стали сгружать доски. Гвоздей хватало только сбить кресты. Солдаты начали сколачивать их, предварительно топором заострив концы брёвен, кои надо врывать в землю. Один курчавый, большеротый, тёмный с лица солдат, поставленный копать ямы, нехотя пихал лопатой землю, пытаясь её разрыхлить.

– Глубже бери! – приказывал Манлий, на что солдат кивал ушастой головой: “Беру”, – и продолжал ковырять твёрдый песок, пока Силач копьём не помог ему вгрызться в землю. Увильнуть уже нельзя, и солдат был вынужден выкопать три лунки.

Скоро всё было готово. Первым вытащили старика. С него содрали рубашку и стали распрямлять на кресте. Суставы трещали, старик охал, ругался, сучил ногами, пока на них не сел Силач и не прикрутил верёвками к подставке.

Солдаты, сгрудившись в стороне, давали советы:

– Ногами вверх его, свинью!

– Топором по башке – и всё, чего там возиться!

– Поперёк вяжите!

Наконец старика приторочили, как-то боком, лицом в сторону, с вывихнутой рукой. Верёвками, толчками, с бранью подняли крест. Силач взобрался на камнемётню и обухом стал вгонять крест в землю.

– Вот так хорошо, – сказал, спрыгивая.

Солдаты без особого интереса наблюдали за казнью, доедая из мисок горох с мясом. Где-то играл рожок. Перекликались часовые, да бык косил брезгливым глазом, нервно роя копытом землю.