Михаил Гиголашвили - Кока

Он жил один, бродил по Иерусалиму и как-то в грязном переулке на пороге дома увидел двух маленьких девочек лет по восемь – десять: одна громко всхлипывала, вторая мрачно глядела на неё. Лука присел на корточки, спросил:

– Почему ты плачешь?

Девочка, заикаясь, мотнула головой и пролепетала:

– Я играла ей на свирельке, а она не танцевала! Я пела ей, а она не слушала!

Вторая мрачно покосилась на неё:

– Не хочу! И не буду!

Он дал им ассарий, а на постоялом дворе записал сцену с девочками, добавив: “Подобны им саддукеи и законники: ибо, когда пришёл Иоанн, ни хлеба, ни вина не вкушавший, они смотрели на него и бормотали: «В нём бес!» Когда же пришёл Сын Человеческий, который и ест, и пьёт, и смеётся, они так же смотрят и говорят: «Вот сей мытарь и грешник! В нём бес!» Саддукеи непонятливы, неповоротливы, упрямы, как ослы в шорах”.

…Было тихо. Над столом звенела стрекоза, крестообразно раскрыв прожилчатые крылья. Замирала в полете хвостом вниз. Возносилась, кружила над травой. На деревьях – осенняя розово-жёлтая кипень увядающих листьев. Много их, шершавых и багровых, покрывает землю под деревьями.

Заброшенно чернеет пашня. Сейчас она вязка, липка, покрыта сорняками с белыми игольчатыми головками. Давно не знала плуга. И каменные жернова бездействуют. И всё хозяйство в упадке: хижина совсем не годится, в двух местах протекла крыша, а ночью наведываются какие-то зверьки, снуют, шуршат, перекатываютcя, не боясь Эпи, – тот лишь тявкает в стариковской дремоте. Стол, что под навесом, тоже скособочен – дожди подмыли камни, на коих лежит доска.

Рассматривая сорняки и высокую траву – давно пора скосить! – Лука вспомнил, как прочитал в одном древнем тексте, что души усопших телом людей переселяются в растения. Кем человек был при жизни, тем будет и после смерти: дорогой розой, прекрасным тополем, негодным сорняком, злой колючкой, жгучей крапивой, честным хлебным колосом, стойким дубом или одной из миллиардов травинок, что устилают землю и радуются солнцу и дождю.

Вдруг Лука услышал, что кто-то пробирается по тропинке.

Человек шагал прямо по влажным кустам. Левая рука болтается, как пристёгнутая. И кровавое пятно на лице пришельца. “О! Кто это? Страшный какой! За мной? Сатанаил?” Он давно не видел людей, и внезапный страх перед молча идущим человеком с пятном в пол-лица заставил его напрячься.

Чужак прижался животом к доске, вгляделся в Луку и, сглатывая слюну, шевеля выпертым кадыком, выдавил:

– Мир тебе, Лука! Узнаёшь меня? Должен узнать. Ты – должен! Мы односельчане! Я тоже из Рих-Нами. Я Иуда, брат Иакова, сын Алфея-почтаря!

Лука припомнил: такое красное пятно было на лице одного угрюмого соседского парня, коий жил за поворотом дороги в доме с отцом и братом. Дети побаивалась этого странного, мрачно-задумчивого человека, а взрослые недовольно шипели вслед: “Клеймёный!”

– Иуда, брат Иакова? Ты? – дошло до Луки. – Но… Тебя же убили?.. Мне сказали в селе, что тебя где-то забили камнями…

Иуда отмахнулся:

– Жив я! Узнал! Узнал меня! Спасибо тебе, Господи!..

Они сидели в хижине. На столе – нехитрая снедь: хлеб, сыр, творог, мёд, жбанчик с вином. Иуда размачивал хлеб в вине, обсасывал его беззубым ртом, торопился говорить.

– Вся жизнь моя, Лука, одета в страдание! О, сколько раз я говорил себе: почему тот человек, что сказал отцу моему: “У тебя родился сын!”, – не убил меня в самой утробе? А потом ужасался своим мыслям, твердил себе, что мир прекрасен. Но как видеть красоту, когда народ угрюм, лица у всех крепче камня, а язык напряжён для лжи? Грех лежит на нас! Недаром говорят: “Отцы ели кислый виноград, а у сынов на зубах оскомина!” Эх! – покачал головой Иуда и умолк, хмуро глядел в пустое окошко. Правой рукой пошевелил левую, висевшую безжизненно: онемела вчера ночью, да так и не вернулась в себя. Но Иуде всё равно, у него другое свербит и просится наружу. Сил жить дальше нет, но страшно умирать молча. Хотя бы успеть сказать главное.

Внезапно по крыше ударил дождь. Лука схватил пергаменты, переложил их в сухое место. Отвыкший от людей, он впитывал человеческую речь, а Иуда был учён, говорил красиво, и Луке временами казалось, что перед ним один из тех, чьи свитки лежат в углу. Он внимательно слушал старика, коий побывал во многих местах и, главное, даже ходил одно время с Иешуа. Но не спрашивал пока об этом, давая выговориться.

Иуда набрал в плошку дождевой воды, отпил несколько глотков.