Михаил Гиголашвили - Кока

Когда приезжал отец – всё оживало. Он был рослым и громким, ходил с Кокой в рощу, где его ждала пара-тройка таких же отцов, приехавших на выходные, и они садились в холодке и украдкой пили что-то, пока дети носились по поляне.

Как-то раз один из отцов, работник киностудии, приволок в рощу кинопроектор, натянул простыню между деревьями, протянул длинный электрокабель до первого дома – и готово! Каждый вечер, как стемнеет, дети бегут со своими стульчиками смотреть мульфильмы.

По утрам мама готовит завтрак, а папа, в трусах и майке, сидит за столом, мажет хлеб маслом, кладёт сыр и режет бутерброд на мелкие квадратики. На столе – сковорода с жареным шипящим сулугуни с яичницей. И отец весел, и мама приветлива, и бабушка помогает маленькому Коке выбрать самый поджаристый и хрустящий кусочек, и вся жизнь впереди…

Вечерами при свечах (света часто не было) начинались “умные” игры: города, морской бой, много слов из одного, “виселица” – или карты, причём не только в “дурака” и “ведьму”, но и в секу или очко по копейке. Иногда мама и бабушка сражались в нарды, мама чаще всего проигрывала, злилась и нервничала, когда бабушка невозмутимо, исподволь, жиганским кручёным броском сажала зари так, как ей было надо. И в картах у неё всегда бывал цвет или очко, а в “ведьмах” оставался обычно Кока, не успевающий сбросить проклятую чёрную даму пик, предвестницу беды, причём бабушка часто цитировала из “Пиковой дамы” целые куски, приводя в восхищение Коку и маму Этери.

Укладывание на ночь сопряжено с тягостным мытьём ног, а то и всего тела, для чего на керосинке кипятилась кастрюля воды. Кока становился в большой таз и стоял, намыливаемый бабушкой и поливаемый мамой. За этой неприятностью следовала другая – чистка зубов, но когда и это испытание пройдено, можно со спокойной совестью ложиться в постель, укрываться махровой простынёй и слушать из другой комнаты радиобубнёж, под который так сладко засыпать и видеть промытые детством ясные сны.

А в конце августа, когда вечерами уже надо накидывать жакеты и свитера, ночи требуют двух одеял, а впереди начинает маячить ненавистная школа, нужно собираться. И это всегда грустно. Сборы длятся целый день. Наконец, приезжают папа и дядя Ларик, за ними следом – грузовик. В последний раз поглажена кроткая Ламазо, расцелован кот Тимоте. Крепкие руки хозяев обнимают Коку – до следующего лета: “Гелодебит! Диди бичи гаизарде!” [207] Ждём! Расти большой, мальчик! (груз.)

…Он лежал в тишине и темноте. Слушал, как подсвистывает во сне Лебский, ковыряется на параше придурок, храпит Али-Наждак, а Тёща шёпотом обсуждает с Трюфелем, почему тяжеленный пароход не тонет, когда любой гвоздь идёт ко дну? И как огромный самолёт взлетает и летит, хотя даже подброшенное пёрышко падает на землю?

– Эй, хватит там пургу нести! Завалите табло, не то, клянусь милостью аллаха, дам вам сейчас кизды! – шикнули на них сверху, и Тёща замолк.

Камера во сне сопела, чмокала, повизгивала, всхрапывала, проборматывала какие-то слова… И было что-то родное, близкое в этих звуках – словно спишь в пионерлагере, и завтра с утра – горн, линейка, “всегда готов”, подъём флага, соблазнительные ягодицы под упругими юбчонками юных пионервожатых, от которых шестиклассники не могли оторвать безнадёжных алчных взглядов…

Время шло к марту.

Замбахо был внезапно увезён на суд и отправлен по этапу в Кемерово. Смотрящим он оставил Коку, которому хорошо удавалось ладить с людьми, тем более что все и так знали, что́ надлежит делать. Вначале, правда, Замбахо велел смотреть за хатой Хабе, но чеченец отказался:

– У меня, клянусь аллахом, нервов нету с этими баранами разговаривать! Я их буцкать буду, а надо это мне? Коке буду помогать, если что. – И тогда Замбахо попросил Коку занять место смотрящего:

– Давай, брат, не тушуйся! Удачи всем, братва! Всё! Поехал я в суд, посмотрим, чего мне эти мракобесные долбоносы вмажут! – А Гагик льстиво поддакнул:

– Тепер-р Кока – наш р-руль! Р-руль Р-р-рауль, бана! – Вчера зэки слушали послеобеденный, в переводе Коки, рассказ антифашиста и пацифиста Гольфа о Рауле Валленберге, спасшем тысячи евреев. – Будешь нам от евр-р-еев защитить, ар-ра, р-руль Р-рауль!

Тёща смеялся:

– От кого защищать? Нет у нас евреев в хате!

Трюфель поддакнул:

– Что жиду здесь надо? Откупится, отболтается, выскользнет – языки длинные, кошели тугие, руки загребущие!

Рудь вдруг вспомнил: