Михаил Гиголашвили - Кока

– Ну или, если деньги имеются, тут у нас купить, – добавила, опустив грубо раскрашенные глаза.

Выторговав ещё таблетки от давления, Кока принёс их в камеру и сдал Расписному – у того как раз кончался анальгин.

– И это пригодится… И это… – любовно говорил Расписной, пряча пачки в коробку из-под рафинада, и так полную таблеток и пузырьков (он постоянно что-то принимал, объясняя: это от живота, это от головы, это от подагры, а это для сна).

Таблетки от давления были кстати – Расписной страдал от него с утра, то напяливал куртку, то раздевался до майки. Сидел, одышливо дыша, весь в татуировках. В бане Кока видел: на спине у Расписного сине-красный искусный храм с четырьмя куполами, птицами, ангелами и Богом. На плечах – звёзды. На запястьях— наручники с порванными цепями. На шее – ошейник. На груди, на сердце, – портрет Ленина, рядом – портрет Сталина. Когда Кока спросил, зачем так много коммунистов в одном месте, Расписной, намыливаясь, со смехом объяснил:

– Это по малолетке. Тогда мода была такая. Говорили: тебя поведут на расстрел, а ты рванёшь рубаху на сердце: “Стреляйте, гады, если можете, в Ленина!” А когда они сорвут рубаху, то и в Сталина не посмеют стрелять!

– Ага, и домой отпустят, к маме, – вставил Беспал, ловко намыливая тремя пальцами кривой корявый член, а Расписной, видя это, одобрительно пробормотал:

– Ишь ты! С виду сморчок, а в штанах – торчок!

После прогулки, надышавшись свежим воздухом, отдыхали. Слушали музыку, Беспал возмущался, что слов песен не разобрать:

– Надо им запретить неразборчиво гулькать! Гундя, а не песня!

Расписной улыбался:

– Что, обрыдло париться? Да, без лоха и жизнь плоха!

Кока вполуха слушал их бубнёж, а сам погрузился в размышления о своей горькой доле, о жизни, что вдруг начинает прессовать со всех сторон. Когда отец с матерью разводились, за неделю просыпалось столько негатива, что на год хватило бы. Бабушка потеряла фамильный перстень, нацепив его перед походом “на угол” за молоком. Кока по пьяни устроил в кухне пожар, чуть не спалил дом. Отец поломал ногу в двух местах, как только вышел из ЗАГСа после развода. А маму обокрали в автобусе, забрав все отпускные деньги, так что Кокин с бабушкой отдых в Гаграх в том году был отменён… Что это было?

А ведунья Бабулия, что обитала у них во дворе в дальнем углу?.. Вот кто умел снимать и наводить джадо [182] Сглаз, порча (груз.). !.. Во двор часто приходили разные люди, терпеливо ждали, пока она, стуча клюкой, шла открывать, исчезали за дверью… А потом выходили – довольные и весёлые. Дети глазели на это с большим интересом, хотя у неё дома никогда не бывали – и Бабулия не приглашала, и взрослые не разрешали. Приходилось довольствоваться заглядыванием в немытые окна, сквозь которые мало что видно: какие-то огоньки, что-то светится, тухнет и вспыхивает…

Как-то привели женщину с обмотанной головой. Один раз принесли на руках ребёнка. Другой раз видели, что к Бабулии приходили люди в военной форме, тащили под руки своего товарища. Привозили закутанных в одеяла больных детей. Иногда приходили пары, иногда – молодые девушки с матерями. Появлялись люди в бинтах и гипсе, на костылях.

Сама старуха во двор почти не выходила, давала детям через решётку мелочь, чтобы принесли ей хлеба. И всегда возвращала детям сдачу:

– Купите себе конфет!

А если кто-нибудь шёл на базар, просила купить для неё сыра или курицу. Детей и внуков у неё не было, пенсию она не получала, но деньги водились.

Как-то пару дней не открывались её окна. Соседи подсадили в форточку самого маленького, тот открыл дверь в квартиру, где лежала Бабулия, – мёртвая, на тахте под огромным портретом Сталина. На шатком комоде – какие-то странные предметы: стеклянная пирамида, шар из зелёного камня, перламутровый веер, проросший ячмень на блюдце, карты со странными знаками, медное кольцо, несколько пиал, входящих одна в другую.

– Ведьма! – сказал в сердцах дзиа Шота и сорвал со стены портрет Сталина (он отсидел при нём пару лет). А Михо-дзиа сгрёб предметы со стола и выкинул в мусорный ящик в подворотне, строго запретив детям копаться в мусоре и входить в нечистую квартиру.

Хоронили всем двором – а что делать? На поминках тоже не обошлось без неожиданностей – вдруг сорвался жестяной жёлоб с крыши и упал возле Шота-дзии, порезав ему плечо. С треском лопнула бутыль с вином в руках дзии Михо. Начал скандалить тихий Сашик и перевернул огромное блюдо с хашламой. Почему-то выкипел, застыл комьями и подгорел поминальный шилаплав, хотя повар не отходил от котла. Иди и не верь после этого в джадо!