Михаил Гиголашвили - Кока

– Нукри, сада хар? Ака хар? [173] Нукри, где ты? Здесь ты? (груз.) – несколько раз принимался кричать Кока – но в ответ слышал только далёкое урчание Семёныча: “Я тебе похаркаю, пёс! Завали табло!”

Лязгнула дверь. Привели чернявого парня. Он лёг на нары, обдав по́том и сигаретной вонью.

– Ну, чего говорит следак?

– Говорит, чистосердечно всех сдай, тогда поможем.

– Не верь! Фуфловый развод! Они всем это говорят, а потом дают по полной катушке! Слово мента – что жук хрюкнул, пирожок ни с чем, пустого стоит! Поверь! У меня пятая ходка! Они всех берут на гнилой подход! Фраерам-первоходам уши вычёсывают! Козлы в сапогах! Я тоже им когда-то по малолетству поверил – и что? Трояк за банку шпрот, кулёк конфектов и бутылку водяры, как два пальца, втемяшили! Моё погоняло Черняшка. А у тебя какая погремуха? Ну, кликуха?

– А, кличка… В детстве Мазало звали…

– Что? Мазила? Ну и кликуха! Ты футболист, что ли?

– Да, в детстве любил играть, но мазал по воротам, – согласился Кока, не считая нужным углубляться в перевод.

– Мазила так Мазила, хуже бывает. Быстрее бы на тюрьму уйти! Надоел мой следак – такой нудный! То и дело из хаты дёргает!

– А что, в тюрьме лучше? – удивился Кока.

Черняшка быстро отозвался:

– А как же! Конечно! Тут что? Голые нары? А там и постеля, и свои чашки-ложки, и матрасы, и игры, и ребята свои… Как дома… А на зоне – ещё лучше, свобода! Как в армии, только пахать не надо…

– А можно в одиночке сидеть? – Коке думалось, что это лучше всего: себя ещё кое-как вынести можно – но других?..

Черняшка покрутил пальцем у виска:

– Ты чего, на мозг хромой? Вольтанёшься в одиночке! Тоже мне граф Монте-Кристо! Тот ещё на цепи сидел… Слава богу, теперь на цепь не сажают…

Он снял куртку, скрутил, подложил под голову. Улёгся лицом к стене и скоро заснул.

Кока лежал в свете нетушимой лампы, смотрел на парашу, на шершавые, в острых наплывах цемента бурые стены, и ему казалось, что всё это происходит не с ним: он просто спит и скоро проснётся. В голове то возникали кадры из фильмов о тюрьме, то он ощущал себя не человеком, а черепахой, опрокинутой на спину: она сучит лапками, дёргается, кряхтит, – но тщетно, перевернуться на живот нет сил…

Но разбудила его не бабушка с чаем и оладушками, а стук ключа с криком:

– Оправка! Большак, босяки!

– Куда? – спросил он у Черняшки.

Тот недовольно спросонья буркнул:

– Счас чего – вечер? Посрать. Утром и вечером выводят в тубзик, в парашу только ссать можно. Но тут дальняк такой что мама не горюй! Не сковырнись с толчка – утонешь! Тебе надо? Нам не надо, Семёныч! – крикнул он, вызвав угрозы Семёныча, что, если потом приспичит, поздно будет.

Черняшка отвернулся к стене.

Кока остался распластан на нарах. Так и не придумал, что́ говорить странному майору, похожему на пенсионера из парка, хотя обдумывать нечего, он уже всё сказал. Теперь поздно, только стоять на своём: выпили, обкурились, понравилось, потеряли контроль, купили для себя… Что ещё?

Когда в своих суетливых мыслях наталкивался на страшное, звенящее, как кандалы, слово “цихе”, он впадал в ступор, а мысли застывали, боясь не только переползти через это слово, но даже заглянуть за него.

Одиночество и страх обволакивали его. Грозовой осой летал, жужжал крылатый вопрос: кто их сдал? Кто знал, что они тут? Сатана, старуха-сова, Айша. Эти вряд ли. Остаётся Рыба. Да, Рыба… Ну конечно! То, что он у ментов на крючке, надо было понять сразу, по одному его стрёмному виду!.. А почему камера была открыта?.. Что это значило?.. Зачем её открыли?.. Какой смысл?.. Ведь мы, имей мозги, могли бы сразу отказаться: камера открыта, сумка не наша, откуда нам знать, чья?.. Нет, схватили, побежали… Добегались…

Мысли о том, что схватил и побежал Нукри, а он, Кока, ни при чём, у него не возникало: он не мог отделиться от Нукри – вместе приехали, вместе брали… Да и в паспортах одна и та же прописка, по одному адресу; ослу ясно, что они соседи, друзья, вместе приехали!

…Ночью из коридора – топот ног, обрывки ругани, сопения, пьяные женские взвизги: “Чего, суки погонные, делаете?” Глухие удары, мужские крики: “Хайло закрыла! Молчать, тварь! Я тебе покажу кусаться!”

Хлопок железной двери. Крики задушенно стихли.

Два дня тянутся бесконечно. Хочется курить, но нет сигарет. Мучают мысли о родных, о доме, об обыске. Ещё чего доброго подкинут пару мастырок или пачку пилюль-таблеток – и пиши пропало! Точно контрабанду, сговор и группу припаяют! Или ещё хуже – у Нукри в вазочке дурь завалялась, с него станет! И что с бабушкой, с мамой?.. Знают они, где он?.. И что хуже: чтобы не знали – или чтобы узнали, что он в тюрьме, под тяжкой статьёй?..