Мария Рыбакова: Черновик человека

Прошу, мисс, произносит официант, подавая переводчице меню, и, когда он отходит, она с досадой: до каких пор это дурацкое «мисс» еще будет в ходу, до каких пор женщин будут оценивать по их семейному статусу. Так вот, мы говорили о Барбаре Фоллетт – да-да, об американском вундеркинде, подхватывает Левченко. Родители подарили ей пишущую машинку, когда ей было семь лет. Тогда она как начала на ней печатать, так уж больше практически не останавливалась. Вопрос, конечно, заключается в том, была ли у нее такая тяга писать, потому что она обладала особым талантом, или потому, что ее родителям очень этого хотелось? Мы, мол, чудо-родители воспитали чудо-ребенка. Мне кажется, говорит Ноэмия, что у нее не было друзей. И что с родителями ей тоже приходилось нелегко. Ведь и в романе девочка убегает из дома и как бы растворяется в природе. Когда книжка вышла, о Барбаре все газеты кричали. Пророчили ей славу великого романиста. А что с ней дальше стало, она продолжала писать, спрашивает Левченко. Продолжать-то продолжала, но… Родители развелись, и она сразу намного меньше стала сочинять. Вдохновение ушло. К тому же у нее было совсем мало денег и приходилось перебиваться случайными заработками. А потом она вышла замуж. Вроде бы несчастливо. Когда ей было двадцать пять, ушла из дома и не вернулась. Что вы говорите, восклицает Левченко, какой сюжет! Очень туманная история, говорит Болтман, я слышал об этом, кажется, она поссорилась с мужем. По официальной версии, она ушла из дома в метель и пропала, объясняет Ноэмия. Но, скажите, если бы это произошло в наше время, на кого пало бы подозрение? На мужа, конечно, говорит Болтман. Я с вами согласна, на мужа, но в тридцатые годы никто так не думал. По-моему, эта Барбара была очень одиноким ребенком, говорит Болтман. Она книжки писала, потому что у нее друзей не было. Родители сумасшедшие, сажали ее в десять лет за пишущую машинку. И заметьте, сказка-то ее как раз про то, как девочка убегает в лес от своих родителей и пропадает там. Что с ней позднее как раз и случилось. Вы слышали про Барбару Фоллетт, спрашивает Болтман у Мега по-английски и начинает пересказывать ему разговор, тот кивает и говорит: молодые писатели – это так интересно, это же не только Франсуаза Саган. В прошлом году вышел восхитительный дебют в Париже, «Кайф был завтра», вы не читали, нет? Очень зря, очень советую прочесть. А эта прекрасная поэтесса из Югославии? Да, должен сознаться, молодые знают то, чего мы, люди среднего возраста, либо вообще не знаем, либо когда-то знали, но забыли так крепко, что больше уже, можно сказать, не знаем. Надо постоянно, постоянно быть в курсе, нельзя отрываться от молодого поколения.

И что же, ее так и не нашли, спрашивает Левченко. Нет, никаких следов, ведь все замело снегом. И тела тоже не нашли? Нет. Так, может быть, она просто куда-нибудь уехала и начала новую жизнь под новым именем, предполагает Левченко и вдруг переводит глаза на Свету. А наша Света напечатала первую книгу, когда ей было всего девять, говорит он. Книгу перевели на двадцать языков, между прочим. Или на тридцать. Что-что, спрашивает Мега. Ноэмия ему переводит: книгу Светы перевели на тридцать языков, когда ей было всего девять лет. Это гениально, говорит профессор Мега, вы продолжаете писать стихи, Света? Ноэмия машинально оборачивается к ней, чтобы перевести, но Света говорит ей по-английски: я поняла. Профессор Болтман, вы обязательно должны взять нашу Светочку, чтобы она преподавала русскую литературу, кричит Левченко. Я даю ей лучшую рекомендацию, какую только можно дать. Скажите, моя рекомендация чего-нибудь стоит?

Ну конечно, смеется Болтман, рекомендация кандидата на нобелевскую премию уж наверняка чего-нибудь да стоит. Света, я собираюсь преподавать курс современной русской поэзии в следующем семестре. Скажите, а вас могла бы заинтересовать на данный момент роль ассистента? Встречаться со студентами раз в неделю, обсуждать прочитанное? Может, помогать им немного с грамматикой. Они у нас смышленые. Уверяю вас, скучно не будет.

Я дружил с Натали Саррот, заявляет Мега, который, вероятно, додумал до конца мысль о молодых писателях и принялся за воспоминания о старых. Света, вы читали Натали Саррот, вы любите «новый роман»? А знает, она была на самом деле Наталья Черняк, да, русская. При этом писала по-французски бесподобно.

Никогда не мог понять вашего увлечения этим «новым романом», говорит ему Болтман. По-моему, скукотища и мертвечина. Все высосано из пальца, все надуманное, без сердца, без чувства. То ли дело Ромен Гари! Он же Эмиль Ажар. Вот это настоящая литература. Для меня настоящее – это то, что трогает. Вы читали «Вся жизнь впереди»? Я долго, долго плакал. Он тоже, кстати, был русский, говорит Болтман Свете. Его на самом деле звали Роман Кацев.