Мария Рыбакова: Черновик человека

Ооо? Дааа? говорила переводчица (от которой был виден только затылок), и в ее голосе слышалось: откуда вдруг взялась эта Света, зачем она здесь? А может (слышалось в голосе), это какая-то русская знаменитость, которую я должна знать и не знаю, лучше не показывать вида, что нахожусь в сомнении, и не выражать особого восторга, пока не разобралась.

Посмотрите, Светочка, как вода серебрится, а помните, как мы с вами придумывали рифму на слово «кипарис», и вы сказали – купорос (не помню), а помните, как мы с вами ездили в Америку и я попросил Бродского с вами побеседовать (помню). Да, Ноэмия, Света ездила в Америку читать стихи, когда ей было всего тринадцать. Устроили целую конференцию, посвященную ее творчеству (нет, всего один доклад), журналисты от нее были без ума (не были: они сказали, что я воздушный шарик). Вы только послушайте, Ноэмия. Про это можно написать книгу. Я открыл Свету, когда она училась во втором классе. Никто не хотел верить, что такой вот маленький ребенок пишет совсем взрослые стихи. И этот ребенок штурмом взял весь мир. Получила главную поэтическую премию Скандинавии, Скальден-прис, это вам не шутки!

А вы слышали о Барбаре Фоллетт, спрашивает переводчица. Нет, кто это, выдавливает из себя Света. Кен Фоллетт, спрашивает Левченко, да, конечно, слышал о таком. Нет, что? Барбара? Нет, не знаю. Была такая гениальная девочка в Америке, говорит Ноэмия, ее роман напечатали, когда ей было тринадцать. Это недавно было, спрашивает Левченко. Он хочет узнать больше про Барбару Фоллетт, меня всегда интересовали вундеркинды, говорит он, я и сам был одним из них. Нет, в двадцатые годы, а потом она в конце тридцатых… Ноэмия пытается рассказывать, паркуя при этом машину. У нее плохо получается и то, и другое, она, вероятно, из тех людей, которые не могут делать несколько дел сразу. Книжка Барбары называлась, кажется, «Дом без окон». Про девочку, которая убегает от родителей в лес, – влезу я сюда или нет, сидите, сидите, мне видно, думаю, что поместимся – и растворяется там, становится лесной нимфой, кажется, – тут всегда так трудно найти место для парковки – это просто божественная книга. Сейчас ее никто не знает. Я сама случайно услышала передачу по радио и заинтересовалась. Ну вот, встали, кажется. Знаете, сколько одно место стоит для преподавателей на университетской парковке? Сто долларов в месяц, представляете себе. Просто грабеж, честное слово, грабеж. Если бы в этом городе была нормально развита система общественного транспорта…

Они идут по улице, полной итальянских ресторанов. Далекие от поэзии люди в шортах и спортивных костюмах сидят за столиками, выставленными на тротуар, наматывают на вилку макароны. Ноэмия ведет Левченко и Свету мимо одного ресторана, мимо другого и заходит в третий. У нас резервация на четыре персоны, только вот какое дело, нас будет пятеро, скажите, вас очень затруднит это устроить? Скажите, сэр, может быть, просто можно будет добавить еще один стул? Все о’кей, мисс, стол большой, говорит официант с сильным акцентом (вряд ли итальянским) и проводит их к круглому, накрытому белой скатертью столу на толстых дубовых ножках. А из-за стола поднимается солидный господин, который представлял Левченко на вечере, протягивает руку – и Левченко, держа Свету за плечи и подталкивая вперед, говорит: дорогой профессор Болтман, это моя давняя подруга Света Лукина, знаменитый вундеркинд русской поэзии! Милости просим, басит профессор Болтман, а это профессор Мега. Встает узкоплечий кудрявый мужчина в очках, Поль Мега, французский департамент, счастлив, счастлив, дорогой мистер Левченко, ваши книги обожают студенты как в Америке, так и во Франции, говорит он по-английски, а переводчица спешит переводить, да я понимаю, понимаю, трясет головой Левченко. Те студенты, продолжает профессор французского, которые любят поэзию, разумеется, а вот в шестьдесят восьмом я был в Париже, и я тогда зачитывался, совершенно зачитывался вашими стихами. Что будем пить, спрашивает Болтман, я взял на себя смелость заказать минеральной воды и бутылку «Кьянти».

Ресторан поплыл у Светы перед глазами, когда она села и согласись взять протянутый ей бокал. А после того, как она сделала несколько глотков, все совсем завертелось – как будто ее привели на ярмарку и посадили на карусель. Замелькали терракотовые стены, черно-белые гравюры, на деревянной полке замелькали ступки и пестики и декоративные чайники (а что мы сделали с букетом?), замелькали итальянские города на стенах (что это, окна или росписи), гипсовая статуя Давида, гирлянды лампочек. Понюхайте, как тут вкусно пахнет: помидорами и тестом. Сразу понятно, что отличная кухня. Карусель набирает обороты, Света сидит на коняшке и держится изо всех сил за его шею, чтобы не упасть, а все вокруг продолжают, несмотря на головокружение, несмотря на тошноту, говорить.