Жорж Старков: Город ненаступившей зимы [СИ]

— На, — протянул Ярин пачку сигарет и зажигалку, сразу указав жестом, что возврату коробок не подлежит. — Крутят?

— Есть немного, но не особо.

— Чего говорят?

— А то ты не знаешь! — шумно выдохнул дым подозреваемый. — То же, что и мы. Только это же область, блин.

— Понятно, — потупил взор Костя и принял протянутую зажигалку. — Мы свидетелей нашли — пару человек, которые подтвердят, что ты из столовки сразу в участок пошёл.

— Ага, — усмехнулся Игнатов, — а они, прям, рядом со мной, всю дорогу, вприпрыжку скакали?

— Ну, — Костя чуть замялся, — нет, конечно. И всё же…

— Не, Костик… Тут от них ничего не зависит. Грохнуть этого дурика — секунда делов. Тут свидетели эти — ничего не дадут. Хотя, чем чёрт не шутит…

— И, что думаешь?

— Думаю, тут всё от политики будет зависеть. Как решат наверху — так и будет. Что по их имиджу ударит меньше…

— Сука…

— Кто? — не понял Игнатов.

— Архипов, кто ещё?! Не мог в другое время и в другом месте сдохнуть, козлина…

— Да, уж… И в смерти нагадить умудрился, сучонок, — снова грустно усмехнулся Семён.

— Кстати, насчёт смерти — ты в курсе, что вчера инкассаторов взорвали?

— Где?

— Здесь в облцентре. А знаешь кто?

— Ну, просвети…

— Наш, местный.

— Кто такой?

— Некто, Николай Булавин.

— Гонишь! — встрепенулся Игнатов.

— Чего это ты? — удивился Костя.

— Он у меня по делу проходил… Точнее, не проходил… Короче, у него брат пропал, ну и пообщаться пришлось с ним.

— И чего?

— Да, ничего, — сделал последнюю затяжку Семён и затушил сигарету в чернеющей своим нутром керамической пепельнице. — Не думал я, что он способен на подобное… И чего, признался?

— Нет. Не смог…

— Пережали?

— Пристрелили.

— Инкассаторы?

— Нет. Подельники, похоже. Он на своих двоих уйти хотел. Похоже, кинуть кого-то решил. Далеко не убежал, стрельнули прямо на вокзале.

— Совсем?

— Почти. Башку прострелили. Но, каким-то чудом его на этот свет вытащили. Сейчас в реанимации, под охраной.

— Говорить может?

— Смеёшься?

— Ага, — помрачнел Игнатов, — до коликов… Не верится, как-то.

— Ну, в жизни всякое бывает…

— Да, уж, всякое, — согласился Семён и достал из пачки ещё одну сигарету. — Всё-равно не верится… Я в людях ошибаюсь редко.

— Как показывает практика, обстоятельства часто меняют людей, — умудрённо заметил Ярин. — Проходил у меня как-то паренёк — отличник, юнат, блин. За бабушкой ухаживал, а по ночам собак бродячих резал. А потом и на людей переключился. Вот так вот!

— Да… Собак жалко. Иногда, даже больше чем людей…

Толик Осинов брёл меж пятиэтажек, никуда не спеша. Знал, что спешить было некуда. Ведь, у него времени гораздо больше, чем у кого-либо другого. Насколько именно больше — даже не хотел представлять. Он глядел в мир живых, лишь время от времени. Сейчас не нужно было человеческое зрение, чтобы найти того, кому задолжал. Да и, к тому же, видение казалось излишним. Можно было просто изредка вслушиваться и идти на музыку. Ритмичную и громкую. Гораздо более громкую, чем тогда, когда он слышал её, будучи мальчишкой, в том, другом мире…

В крайний раз такую мелодию наигрывали солдаты, что стояли за городом, пока командование не начало трубить отступление. Толик помнил, как улыбчивые чернявые ребята в гимнастерках отплясывали, на радость сослуживцам, под быстрый перелив гармошки и частую дробь импровизированного барабана, роль которого, вполне себе успешно, играл алюминиевый котелок. Лезгинка… Тогда, в сорок втором, эта мелодия вызывала радость. Слыша её, местные знали — здесь свои. Теперь всё по-другому.

Улавливая знакомые соцветия звуков, Толик чувствовал, как от окружающих его живых исходят эманации раздражения, неприязни, а иногда и страха. Многое поменялось. И менялось это у него на глазах. Жизнь уже не та, которую помнил. Иногда приходили мысли, которые гнал от себя прочь. Но, вот уже три десятилетия они становились всё навязчивее. Всё чаще он замечал — то, за что умирали миллионы, продали очень дёшево. Даже не продали, просто расфукали, дали себя обокрасть. Позволили заменить разномастное, но, вместе с тем, великое, единое и дружное, на раздробленные шайки, ощерившихся своей колючей индивидуальностью и обособленностью племён, готовых перегрызть друг другу глотки.

Гости с солнечного Кавказа превратились в гостей непрошеных, вытирающих грязные ноги о фамильные ковры. Радушные хозяева — в смурных горничных, вынужденных из под палки принимать квартирантов любого сорта. Куда всё делось? Куда испарились дружеские объятия? Куда улетучилось уважение друг к другу? Где потерялась человечность и взаимовыручка? Почему некогда общий дом превратился в коммуналку, где каждый стремиться навалить кучу побольше под соседскую дверь? Неужели, для мира так нужна война? Неужели, для того, чтобы жить надо умирать? Правда, на последний вопрос Толик уже давно нашёл для себя ответ.