Жорж Сименон - Бургомистр города Верне

Я не знаю города Верне.

Я не знаю ни его бургомистра, ни его обитателей. Верне для меня не больше, чем музыкальный мотив. Надеюсь поэтому, что никто наперекор моим уверениям не узнает себя в том или ином персонаже романа.

Без двух минут пять. У Йориса Терлинка, поднявшего голову и взглянувшего на свой хронометр, который он неизменно кладет на письменный стол, времени ровно столько, сколько нужно.

Прежде всего на то, чтобы подчеркнуть красным карандашом последнюю цифру и закрыть папку, на плотной полукартонной обложке которой выведено: «Проект сметы на водопровод и сантехнические работы в целом по новой больнице святого Элигия» [1] Элигий, франц. Элуа (588—658) — католический святой, просветитель Фландрии, в миру золотых дел мастер, почему и считается покровителем Фландрии и ювелиров. .

Затем на то, чтобы чуть-чуть отодвинуть кресло, достать сигару, слегка размять ее и обрезать элегантной никелированной гильотинкой, которую он вытащил из жилетного кармашка.

Уже стемнело, был конец ноября. Над головой Йориса Терлинка сверкал целый круг свечей, но свечей электрических, с ложными накладками в виде желтых капель нагара.

Сигара тянулась отлично — у Терлинка сигары всегда тянулись отлично: он был владельцем сигарной фабрики и отборную продукцию оставлял себе.

Раскурив сигару, увлажнив и тщательно округлив языком кончик, он завершил приготовления тем, что вынул янтарный мундштук из футляра, который закрывался с характерным сухим щелчком — по нему вернцы узнавали о появлении своего бургомистра.

Но на все это он израсходовал лишь три минуты. Две оставались в запасе. Из своего кресла, чуть повернув голову, Терлинк через просвет между темными бархатными занавесями на окнах видел главную площадь Верне, его дома с зубчатыми шпицами, церковь Святой Валбюрги и двенадцать газовых светильников вдоль тротуаров. Он знал, сколько их, потому что его попечением их и поставили. А вот похвастать тем, что известно, сколько на площади тысяч неровных маленьких круглых штук брусчатки» которую, казалось, обдуманно уложил каждую на свое место какой-то первобытный художник, не мог никто.

Надо всем этим — тонкий беловатый пар вокруг уличных фонарей, а внизу — хоть дождя и не было — нечто вроде лакового покрытия из черной грязи, где отпечатались следы тяжелых колес.

Еще около полминуты. Вокруг Терлинка клубилось облако сигарного дыма.

Сквозь него бургомистр видел над монументальным камином знаменитый автопортрет Ван де Влита [2] Имеется в виду нидерландский художник Клаас ван де Влит (1841—1911). в экстравагантном наряде: рукава буфами, узлы лент, шляпа с перьями.

Трудно определить, бросал Йорис Терлинк беглый взгляд на своего старшего современника или просто моргал, потому что дым щипал ему веки.

Со своего места, заслышав, как у него над головой напрягается и приходит в движение механизм боя башенных часов ратуши, он сумел точно определить, когда они бросят в небо пять торжественных ударов, которым, с отставанием в десятую долю секунды, начнет вторить перезвон с каланчи.

Тогда бургомистр посмотрел на дверь в другом конце просторного кабинета, почти незаметную на фоне резных панелей. Он подождал, пока в нее заскреблись, услышал покашливание и объявил:

— Войдите, господин Кемпенар.

Он мог бы обойтись и без слова «господин»: вошедший был секретарем городского совета, следовательно, его подчиненным. Он употреблял слово «господин» в обращении к Кемпенару так, словно хотел раздавить последнего.

— Добрый вечер, баас!

Самого Терлинка величали «баас», то есть хозяин, патрон — и не только дома или на сигарной фабрике, но и в ратуше, кафе и даже на улице.

Был час отправки почты. Происходило это всегда одинаково. Кемпенар наклонялся над бургомистром, получал в лицо залп сигарного дыма и отшатывался назад. Терлинк подписывал бумаги, отпечатанные на древней машинке, заставить работать которую умел один лишь секретарь.

На трех страницах Терлинку придраться было не к чему. Только на четвертой он отчеркнул ногтем прописное А, отбитое вместо О, а затем разорвал бумагу на мелкие клочки и швырнул их в мусорную корзину, не сказав при этом, по традиции, ни слова.

Когда процедура закончилась, Кемпенар жадно схватил то, что осталось от принесенной им папки, и вознамерился нырнуть в дверь, а бургомистр мысленно отпустил поводок, дал бедняге в надежде на избавление добраться до середины ковра и, опять натянув сворку, внезапно отчеканил: