Юлия Сиромолот - Подсолнух и яблоки

Келли кивнул.

— Я думал, что готов был за него умереть, — выдавил он наконец. — Но, видишь, не умер. Я сбежал, Бо. Позорно сбежал.

— Твоя жизнь бы его не спасла, — отвечал Бо. — Ты же видел, у него своя была. Другая какая-то, тайная, никто о ней не знал. Может, он из-за нее и погиб. Было в нем что-то такое… Больше, чем можно было увидеть. Ничего бы ты не сделал, Келли. И я ничего. И все, что могу — это помнить его, и тем яснее, чем сильнее его из меня пытались… вытащить.

— Помнить! Боже мой, да он же как будто в воздухе растворился, как будто я им дышу, понимаешь? Но нет места, где бы я мог сказать — да хоть бы и тени его — Симон, я пришел, я вернулся хотя бы проститься…

— Нет. В этом городе ты ничего такого не найдешь. Я сам обычно езжу в Вальпо, когда хочу его вспомнить.

— Почему? Хотя… Он же начинал там.

— Не поэтому. Там, говорят, было такое место — никто точно ничего не знает, но говорят, что многих заключенных держали там… Я бы не хотел, знаешь, рассказывать… Я просто еду и сижу там возле океана, смотрю и как будто с ним разговариваю.

— И я тоже, — сказал Келли, чувствуя, что горло совсем сжимает. — И я тоже.

Они даже успели это сделать — до самолета оставалось еще много времени, и они успели. Правда, ничего особенного не произошло — была долгая дорога, которую Келли хорошо помнил, вся в цветах национального флага, был холодный весенний океан и ветер, запах горных склонов, еще не очнувшихся от сухой зимы… Бо все помалкивал, а Келли чем дальше, тем сильнее ощущал что-то такое нестерпимое, чему не мог даже найти слов. Как будто он, со всей этой своей пламенной любовью, был виноват перед Бо, который прошел через муки и страх. Как будто Бо потерял больше, чем любовь. Как будто он со своей страстью был смешным рядом с этим парнем, который просто разыскивал друга, не возлюбленного, не звезду с неба, просто человека искал, а нашел такое, что не приведи господь…

Поэтому они просто посидели на берегу — каждый со своими мыслями. Бо, кажется, заметил, что Келли не по себе. Он не сразу решился нарушить тяжелое молчание, но все же сказал:

— Знаешь, это ведь Симон мне сказал тогда, что ты… что ты, видимо, погиб, — он ведь и тебя разыскивал, но у тебя дома было все перевернуто вверх дном, квартира брошена, никого… Разорение полное. А я вспомнил тот… Ну, тот твой приступ, видение, что ли… Ну и я тоже думал, что ты, наверное, страшной смертью… А потом письмо получил.

— Ну да, — Келли скривился. — Это же девушка та, рыжая, ну, помнишь? Та, что с ним в «Апельсине» была. Не знаю, как это вообще объяснить. Плохо я с ней обошелся, прямо как идиот поступил, скажем честно, обидел я ее, Бо, но она меня… предупредила, что ли? Я ее с тех пор иногда как будто вижу наяву… И потом вечно что-нибудь случается… Не он меня спас, а она. Ну, такое трудно в голову уложить, в общем. А она-то жива? Или ей тоже не повезло?

— Я не знаю, — сказал Бо. — Я ее сам видел только тогда, когда ты мне их показывал, а потом уже — больше нет. Да не надо и говорить ничего, Келли. Ты жив. Я жив. Это, в конце концов, разве не лучшая для него память? Как считаешь?

— Наверное, — сказал Келли. — Наверное, так.

В аэропорту было тихо, странно — ни прибытия, ни отправления… бывают, видно, такие передышки, но Келли принял это так, будто и здесь — никто не ждет и никто никого не встречает. Рейс до Дублина откладывался до утра — самолет с той стороны не прилетел.

Он устал, можно было пойти в гостиницу, там ему полагался номер и ужин… но в пустом зале ожидания сидела, склонив голову, в своей стеклянной клетке девушка из «ЛАН».

Келли подошел, она оторвалась от книги — чем могу помочь?

Я… (опять все сначала!) я… хотел бы обменять билет.

Какой билет? Куда вы хотите улететь?

Билет… до Дублина. Я… хочу (вернуться?)… мне нужно… на юг. Сидней или Аделаида…

Это очень далеко, сказала она, встряхивая челкой и улыбаясь. И расписание не самое удачное… Послезавтра — вас устроит?

Устроит, чуть было не сказал Келли — но это же… еще один день здесь, никуда нельзя будет пойти, хоть и не так больно уже — но это другое, по-прежнему стыд, будто виноват перед городом, и перед Бо, и перед той, в синем платье…

А эта, в небесно-синей униформе, поглядывая на недоеденное яблоко рядом с книгой, переспросила: столько-то в долларах — вас устраивает?

Конечно, они вроде будут рады… но Марч смутится, это точно, потому что клуб уже его, и что же?

Снова один, снова все сначала, и никого нельзя будет любить, потому что как любить того, кто не любит сам себя, как любить того, кто всегда бросает и предает…