Юлия Сиромолот - Подсолнух и яблоки

И ударили оба. В одну ногу, потом незаметно, легко перекинулись с правой на левую, пошли вышивать, выкладывать…

И за руки взялись.

И друг к другу повернулись.

И снова к нему — плечами не поведут, только ступни разговаривают…

Келли очнулся, отлепился от стены… плевать, что ботинки — не звонко, в три шага проскользнул к помосту, взлетел, ворвался между Дэфом и Тераи, взгляд налево, направо, сложили ритм…

О-о-о-о!

Ну-у-у!

Давай, давай!

Все. Поклонились в зал. И друг другу. Дэф, счастливый — он всегда счастливый, когда в танце, выговорил, почти не заикаясь: «На добрый путь…», Келли прижал к себе светлую голову, выдохнул: «Бог с тобой, Дэф, спасибо…». Тераи улыбался. Он подставил лицо, золотое лицо божка, и Келли в одно касание скользнул скулой по щеке. Давно не плясал — сбилось дыхание, и теперь просто сел на сцене, свесил длинные ноги в зал, развел руками.

Мастер Микаленич одобрительно вертел головой, цокал. С ним сидели три племянницы, и Келли спрыгнул, по пути нагнулся за стаканом — как не выпить с Ником, с Маричкой, Ксеной и Прис?

— Ну, едешь, — пропыхтел Микаленич, — ну, даешь… Ох, далеко моя Украйна, да и сам я тут… как то дерево…

Маричка улыбнулась. Ксена похлопала дядьку по могучей спине, выглянула хитро из-за плеча. Прис обрывала виноградную гроздочку, смотрела грустно. Она была самая старшая — годами, наверное, как Келли, — незамужняя дева-людовед.

— Не буду там, наверное, Ник… Далеко. Да и не к кому…

— А к старшему брату мог бы, к Петру… хотя… Охо-хо, тридцать лет прошло, нету там и Петра уже, наверное, давным-давно. Так куда едешь?

— Сначала в Сантьяго… и в Вальпо. Хочу кое-кого повидать. Оттуда в Эрин, домой. А там — не знаю…

Вечеринка закончилась не слишком поздно. Невеселая она была, хотя и попели, и поплясали, и выпили… Келли проводил всех в дверях, потом вернулся — попрощался с обслугой, с теми, кто убирал в зале и на кухне. Так, будто завтра вернется. Этим ребятам было, в общем-то, все равно. Один босс уедет, другой объявится. Но — свои все же, хорошие работники, и без них клуба тоже не будет…

На крыльце его ждал Марч.

— Пат домой поехала. Чуть не плачет…

— Прекрати, Марч. Хоть ты-то…

— Я-то… Смотри, что ты мне на шею навьючил, — и кивнул на трехэтажное, темно стоящее в ночи здание. Только Сида над парадным входом мягко светилась — теплая Сида мастера Микаленича.

— По-моему, неплохо. Ты что же, домой пешком пойдешь?

— Я у тебя переночую.

— Ты что? С Пат поругался?

— Она… велела. И я сам. Келли…

— Ну, Келли… С ума посходили… А она там тоже будет… реветь…

— Никто не будет. Я уж — точно. Келли, мы же больше не увидимся, так?

— Ой, ерунда! — Келли запахнул куртку и решительно сошел с крыльца. — Адрес же я тебе дал? Надо будет — напишешь. Я и сам тебе первый напишу … И вообще, Марч, ну что ты? Мы же не дети. И не девицы. Ну, я решил уехать. Я почти двадцать лет не был дома. Матери под семьдесят, а я у нее, считай, один остался. Пошли. Ну, ты же не хочешь тут со мной ночевать, на крылечке?

Марч нервно рассмеялся и сбежал следом.

В дому было гулко, жутко, хотя все почти оставалось на своих местах — на удивление мало увозил Келли с собой из Хобарта, всего одну сумку через плечо. Все прочее — книги, картины, керамика, даже одежда — уходило защитникам животных. Даже простыни, которыми Келли застелил кушетку для Марча.

Но зря стелил, потому что и легли, но не спалось, и говорили всю ночь. Тихо, то о делах — как и что, и Марч вроде оживлялся. То Келли, чувствуя, что вот-вот начнет вспоминать то, чего не стоило, принимался говорить про Эрин, и Марч тогда выспрашивал, как живут там, и сокрушался, что вот у Пат прабабушки-прадедушки с Измурудного острова, но не выбраться. На другом краю земли, вздыхал он.

Да, отвечал Келли. На другом краю.

И про надпись рассказал, чтобы дружище Марч понял, какие знаки заговорили, как нельзя было устоять… Конечно, Марч понял бы и ту правду, что под знаками — ту, из стальных полос-лезвий. Но что было лишний раз резать по живому?

Когда уже стало светать, Келли, обессиленный этой странной ночью воистину дружеской любви, подумал ни с того ни с сего — не будь Марч просто другом, мужем красавицы и умницы Пат — тоже просто подруги, отцом — Господи, любил бы, как…

Нет, не как самого себя. Потому что себя…

Но любил бы так, что смог бы остаться.

О Господи, прошептал беззвучно, поворачиваясь на бок, чтобы хоть простынями согреть сердце, — что ж ты мне посылаешь-то… или ангелов, или чьих-то… или шлюх.