Роберт Уоррен - Воинство ангелов

Уже возле Арканзаса, опять же ближе к вечеру, с болотистых, залитых паводком лесных опушек в небо поднялась стая уток. На палубу вышел джентльмен, за ним встал его слуга-негр. Джентльмен, подстрелив на лету утку, передавал разряженное ружье обратно в руки слуги, тот вновь заряжал его, и джентльмен делал новый выстрел, споро, уверенно, безостановочно. Поглядев на эту картину, другой джентльмен на минуту вернулся в каюту и вышел оттуда с пистолетом. Не обращая внимания на добродушное подтрунивание окружающих, он поднял пистолет и, оперев его на кисть левой руки, выстрелил. Задетая выстрелом утка на секунду словно застыла в воздухе и тут же неуклюже, боком, стала падать вниз.

— Браво, браво! — одобрительно крикнул кто-то, на что стрелок лишь скромно усмехнулся, облокотившись на поручень. Раненая утка, еще бившаяся в воде, осталась сзади.

А другие утки все летели, и цепочка их в вечернем небе струилась и зыбилась. Первый джентльмен, подстреливший с помощью своего оруженосца двух птиц, но теперь забытый остальными, все продолжал охоту, хмуро и методично.

Возле Мемфиса, на высоких утесах, на самом краю обрыва я заметила всадника. Неподвижный силуэт его четко и величественно вырисовывался в ясном утреннем небе. Он казался воплощением какого-то высшего, прекрасного смысла, смысла непостижимого, ускользающего от понимания смертных. Или, может быть, сыном эфира, стражем небесного града.

Дальше к югу, где воду сдерживали дамбы, половодье было таким сильным, что мы плыли высоко над берегом и с парохода нашего открывался вид на окрестные поля, рощи и перелески за ними, дома и сады все в цвету. Время от времени на дамбе высилась какая-нибудь одинокая, загнанная туда наводнением фигура — человек махал нам, делая знаки, и однажды я в безотчетной тоске помахала ему в ответ.

Другой раз на западном берегу на фоне черной лесной кромки под розовыми лучами заката я увидела стоявшего на отмели оленя. Я глядела на него, и сердце мое полнилось надеждой, отодвинулись куда-то недавние горестные события, вернулись прежние мечты о прекрасной, полной высокого смысла жизни, и я вновь могла чувствовать нежность и жалость, подобную той, какую испытывала к Сету Партону, когда он стоял в гостиной Терпинов и снег таял на его волосах, или ту, которая поднималась в душе, когда я вспоминала, как давным-давно в Старвуде я держала в руках зайчонка и чувствовала, как колотилось его сердце, или ту, что вызывала во мне мысль о Бу-Бьюле, бедной, забытой, страдающей в Оберлине Бу-Бьюле.

Я вдруг поняла, что стоявшая возле меня тетушка Бадж дрожит от вечерней прохлады.

— О, вы замерзли! — воскликнула я и, не дожидаясь ее ответа, кинулась в каюту за шалью, а вернувшись, внезапно ощутила такую радость и такой подъем, словно с этой минуты все должно перемениться и все беды останутся позади.

Но ничего не переменилось.

У Виксбурга я увидела цветущее дерево. Это было персиковое дерево, все покрытое чудными цветами. Оно стояло где-нибудь во дворе в саду, но паводок вырвал его с корнями, унес, и теперь дерево плыло в бурном потоке, а вокруг розовых, еще не осыпавшихся цветов его кружили белые бабочки. Удивленная, я прикинула, не рановато ли еще для этих бабочек-капустниц с их неподходящим для таких эфирных созданий прозаическим названием, и в конце концов решила, что это лишь обман зрения и мне просто померещилось.

Вечером, как всегда, ко мне в каюту заявился с проверкой мистер Кэллоуэй в сопровождении несшей на подносе ужин мулатки.

Есть не хотелось, и я медлила под бдительными взглядами мистера Кэллоуэя и мулатки.

— Ешь-ка как следует, — с чувством произнес мистер Кэллоуэй, выковыривая зубочисткой из зуба особо неподатливый остаток ужина. — Давай ешь, — повторил он, — тебе надо поправиться, нагулять мясца. Я негров на вес всех скопом не продаю, продаю поштучно, но штуке лучше быть пожирнее — такие стоят дороже, чем костлявые. Верно я говорю, Джилли?

С этими словами он одобрительно шлепнул девушку-мулатку по заду, на что она отозвалась хихиканьем и вильнула этой удостоившейся хозяйской похвалы частью тела.

— Ага, — продолжал он. — Джилли мне недешево обошлась, хотя сейчас, предложи мне за нее вдвое, я и то не соглашусь с ней расстаться. Тебе же, — он наклонился ко мне, — нагулять мясца надо. Так-то вот. — Он наклонился еще ближе, шаря глазами по моему лицу. — Нагулять мясца — и дело в шляпе. — Он замолчал, видимо, найдя во мне то, что искал.