Роберт Уоррен - Воинство ангелов

Молчание прервала мулатка.

— Мистер Кэ-э-ло-уэй, — сладко пропела она, — вас ведь, кажется, этот ми-илый джентльмен из Теннесси ждет за карточным столом, так ведь?

— Истинная правда, черт побери, — сказал мистер Кэллоуэй, выпрямляясь, и, сунув куда-то в угол рта под усы зубочистку, вышел из каюты.

Прикрыв за ним дверь, Джилли с решительным видом повернулась ко мне и выхватила у меня поднос.

— Можешь подыхать с голоду, если нравится, — сказала она и, брякнув поднос, приблизилась ко мне. — «Поправиться… нагулять мясца!» — передразнила она. — Все равно такой попы не нагуляешь как ни старайся. — Хохотнув, она похлопала себя по бедрам. — Ему вот что нравится! — Опять похлопав себя, она залилась смехом. — Чтоб было за что подержаться! Так что можешь сколько угодно строить ему глазки — не поможет! Да-да, я видела, как ты в него зенками стреляла! И заруби себе на носу, — мулатка угрожающе подвинулась ко мне и зашептала: — Черная ты или белая, горло я тебе все равно перегрызу!

Я отпрянула на своей койке, бормоча какие-то невнятные протестующие слова, дескать, не знаю, о чем это она и чем я провинилась.

— Знаешь! — рявкнула она. — И я скажу тебе, чем! Ты старалась, чтоб он на тебя глаз положил и не продал! А он продаст, продаст! Как миленький! И так тебе и надо! Нос задираешь, что белее меня, а ты все равно черномазая. Да! И он продаст тебя, как ни старайся. И какой-нибудь мужлан тебя купит и знаешь, что с тобой будет? — Она нагнулась ко мне и с ледяным спокойствием повторила: — Знаешь, что с тобой будет?

Она помолчала, словно ожидала от меня ответа, а потом распрямилась со словами:

— Не знаешь? Вот я тебе покажу, тварь черномазая! Нос дерешь, белую из себя корчишь! Вот я тебе покажу!

Она застыла в непристойной позе, а потом, сжав кулаки, замолотила ими в воздухе. Красный тюрбан ее упал на пол, волосы растрепались, потное лицо блестело, освещаемое газовой лампой.

Сидевшая до этой минуты неподвижно старуха вдруг подала голос. Она сказала:

— Убирайся отсюда немедленно, а не то я тебе хребет переломаю!

Слова эти отрезвили девушку. Она молча уставилась на старуху. Та больше ничего не сказала, но суровый взгляд ее заставил мулатку ретироваться.

Едва за ней закрылась дверь, как из моего горла вырвалось рыдание, которое, оказывается, я долго сдерживала. Вскочив, я подбежала к старухе и бросилась ей на шею. Она безмолвно приняла меня в свои объятия, обвила руками. Вскоре рука ее уже похлопывала меня по плечу, а еще через секунду, так как рыдания не оставляли меня, женщина принялась легонько покачиваться вместе со мной, бормоча что-то бессмысленно-утешительное и меланхолическое. Понемногу я стала успокаиваться, поддаваться ее уговорам, одновременно переносясь куда-то в детство, погружаясь в смутные детские воспоминания.

Не знаю, сколько времени провела я у нее на груди, только вдруг тело мое вновь упрямо напряглось, я почувствовала, что отодвигаюсь, что хочу высвободиться из ее объятий, и в наступившей тишине, потому что успокаивающее ее бормотание прекратилось, я, задыхаясь, прошептала:

— Пустите меня, пустите!

Я отстранилась, оттолкнула ее и плашмя бросилась на койку.

А произошло вот что. Ее запах, теплый, пряный и такой успокоительный, домашний, напоминавший далекое детство и тетушку Сьюки, вдруг вызвал у меня ужас. Я просто не могла долее его выносить.

Позже ночью, лежа одетой на своей койке, я увидела странный путаный сон. Мне чудились кандалы на мне и других рабах нижней палубы, чудилось, будто я пытаюсь внушить остальным, что если всем нам задержать дыхание, то мы станем свободны, но им отлично известно, что не дышать я хочу для того, чтобы не чувствовать их запаха, и они ехидно смеются надо мной. Странным образом, но во сне моем участвовал и Сет Партон: стоя на возвышении, он говорил, что в будущем нам уготованы свобода и радость; он улыбался мне улыбкой, которую я некогда так мечтала увидеть на его лице, и от его улыбки у меня и других падали кандалы, и казалось, мы вот-вот воспарим в воздух, легко, без всяких усилий.

Но вот появляется отец, который берет меня за руку, берет нежно, словно собираясь меня поцеловать. Ласково, тихонько он называет меня мисс Конфеткой, но внезапно взгляд его падает на мои ноги. Он с любопытством разглядывает их, после чего начинает напевать на мотив «Зеленых рукавов»: «Негритянские пяточки! Негритянские пяточки!» Он хохочет, топочет и, ударяя по палубе ногами в нелепой чечетке, вдруг как по волшебству растворяется в воздухе.