Роберт Уоррен - Воинство ангелов

— Ну а старик-нищий? — спросила я.

— Ах, этот, — сказал Тобайес. — Он тоже там лежал — на соломенном тюфяке в углу. Мертвый.

Вот, значит, где ночевал старик-нищий, не под камень забивался, подобно жабе, и не растворялся во мраке, как призрак.

— Похоже, он помер ночью, но Дядюшка Гниль об этом не ведал, потому что напился еще накануне — возле койки валялась еще одна порожняя бутылка, а поутру его ничто, кроме новой порции, не интересовало, и ему даже в голову не пришло пожелать доброго утра гостю. Так что новость о дорогом покойнике ему с грехом пополам втолковал я.

— Да, — продолжал свою ироническую тираду Тобайес, — хлопотливый оказался денек. Коронера надо было звать, насчет останков распорядиться. А растолкал я Дядюшку Гниля, оказывается, лишь затем, чтобы узнать, что расписываться он не умеет. Так что я засвидетельствовал его закорючку и отправил документы обратно в Чикаго вместе со счетом за оказание услуг. Но не знаю, право, получит ли что-нибудь лавочник, которому я должен, потому что, боюсь, транспортные расходы могут оказаться непомерными.

— Что они с ним сделают? — спросила я.

— Пришлют за ним огненную колесницу и целое воинство ангелов, — сказал Тобайес. — И под райские песнопения ангельских хоров быстро, как молния, перенесут в Чикаго.

Дождавшись, когда он докончит фразу, я сказала:

— Я не о Дядюшке Гниле говорю. Я про старика-нищего.

— Ах, вот ты о ком… — сказал Тобайес. — Что ж… Он сейчас в похоронном бюро в Бендид-Хед. Но с ним… с телом то есть… производить ничего не будут, потому что тело, побывавшее в домишке у Дядюшки Гниля, в бальзамировании не нуждается. И без того задубело. Ночь оно пробудет на столе в морге, а утром переселится в сосновый ящик классического фасона и отправится на кладбище в Поттерс-Филд.

Тобайес допил кофе, поставил чашку.

— Поттерс-Филд, — сказал он, — больше ему ничего не светит, но знаешь, этот тип, оказывается, смог чуть ли не похороны себе оплатить. На нем нашли двадцать шесть долларов и тридцать два цента.

Он поднялся из-за стола.

— Так-то, — сказал он. — Видимо, на углу Главной улицы и Вермонт-стрит клюет неплохо — лучше, чем можно было думать. Я уж прикидываю, — словоохотливо и весело продолжал он, — не обзавестись ли и мне жестяной кружкой и разрешением зарабатывать тем же путем и на том же месте?

Вежливо извинившись, что уходит, он удалился, а я осталась в комнате, думая о том, что хотя бы оплатила или чуть не оплатила похороны лейтенанта Оливера Кромвеля Джонса, он же Рору.

На следующий вечер Тобайес сообщил, что старого негритоса отвезли на кладбище пораньше, чтобы не разбивать рабочий день.

Я спросила, воспользовались ли они катафалком.

— Я сказал отвезли , — заметил Тобайес, — и сказал обдуманно. Что-что, а в том, что речь моя не взвешенна, обвинить меня трудно.

Назавтра, уже во второй половине дня, я вышла из дому. Я направлялась не в центр. По узким боковым улочкам я вышла к юго-западной окраине городка, где на пологом холме раскинулось кладбище с двумя каменными столбами ворот, увенчанными поломанными фигурами ангелов, железной оградой метров пять — десять длиной с каждой стороны от столбов и могилами за нею — теми, что успели вырыть с тех пор, как бегущая на запад железная дорога оттеснила кладбище сюда, на этот холм, у подножия которого вдаль убегали рельсы.

Кладбище, типичное для степных этих мест — голая земля, могильные возвышения и впадины, экономные куски мрамора, привезенного издалека, припорошенные песком, выветрившиеся, растрескавшиеся от жары, покоробившиеся деревянные памятники с красноречивыми следами нищеты и ущербности — и мрамор, и дерево одинаково неуместные под этим бескрайним небом. Я прошла к дальнему, южному краю кладбища.

Да, вот он холмик недавно нарытой и уже спекшейся под солнцем земли, холмик, аккуратно подровненный лопатой профессионала. Эта аккуратность была единственной данью усопшему, если не считать криво воткнутого в землю колышка с великодушно прицепленной к нему бумажкой. На бумаге карандашом было нацарапано: Старик, цветной, безымянный.

Минуты две я простояла, глядя на эту могилу. Что ж, вот она, я ее все-таки увидела, хоть и не совсем понятно, зачем мне это было нужно: возможно, чтобы доказать себе, что он мертв, в земле, и что я свободна. Но я все продолжала стоять, чувствуя, как что-то точит мою душу. Может быть, лишь воткнув кол в эту могилу на шестифутовую глубину, в это старое черное сердце, я ощутила бы себя в безопасности, поняв, что подняться и прийти ко мне он уже не сможет, что теперь я свободна.