Роберт Уоррен - Воинство ангелов

Забирая жалкие доллары, вырученные от этой сделки, я не знала, пригодятся ли мне деньги: планы мои были весьма смутны. Я собиралась пробраться домой, в дом, где жила с Тобайесом Сиерсом, раздобыть там подходящую одежду, взять денег, сколько их было в доме — немного, но достаточно, как я подсчитала, для моего путешествия. Если же я встречу Тобайеса — что ж, придется выдержать и это. В глубине души воображаемая эта встреча меня смущала. Я представляла себе, как он вдруг натолкнется на меня в холле или в спальне — так даже лучше — и спросит, что случилось, скажет, что он чуть с ума не сошел, разыскивая меня всюду.

А я тогда скажу: Ты бросил меня, потому что я черномазая, ну и я бросила тебя по этой же причине. Или нет, лучше: Ты бросил меня ради своих черномазых, ну а я сделала это ради своих.

И передо мной опять возникло его лицо — несчастное и очень белое, шевелящиеся губы произносят какие-то слова, но слов не слышно.

Да, да, я так и скажу: Ты бросил меня ради них, ну и что хорошего ты сделал?

Но тут же слова эти отозвались во мне, вернулись, как эхо из темной пещеры, но обращенные уже ко мне: Ну и что хорошего ты сделала?

Ничего, ровным счетом ничего, ибо то, к чему я стремилась, что бы это ни было, я не обрела, и вот почему я бежала и сейчас еще бегу. Вот почему я заберу деньги из дома, где была счастлива — но так ли? была ли я там счастлива? — и потом уйду, удалюсь в повседневность, растворюсь в обычной жизни прохожих на улице, жизни во всей ее бессмысленности или же, наоборот, осмысленности — не важно, лишь бы это была жизнь, непохожая на ту, которой я жила прежде. Я укроюсь в серых и скучных буднях обыкновенной жизни, во мраке, который темнее темноты самого глубокого сна, полного кошмаров, ибо темнота эта полнится светом и преображает все вокруг.

Я поеду в незнакомое место, стану ходить по незнакомым улицам — одна из многих, — стану жить, свив кокон тишины, чудесной жизнью, когда всё, чего хочешь, это покой, и ничего нет, кроме покоя и тишины.

Из пригородного поселка меня подвезли на телеге. Я заплатила вознице два доллара, велев ему высадить меня не возле дома, а за квартал от него, среди белых особняков, окруженных садиками, где росли магнолии и махровые мирты — мирты как раз были в цвету, — и возница с тупым удивлением уставился на меня, недоумевая, что я, оборванная и грязная, собираюсь делать здесь, в этом месте.

Передняя дверь была отперта. Пройдя в спальню, я собрала там одежду, вымылась, переоделась и уже спускалась вниз, в кабинет Тобайеса, к маленькому сейфу, как вдруг в полумраке холла увидела нашу кухарку, во все глаза глядевшую на меня с огромным удивлением на черном лице.

Я спустилась еще ступеньки на две, прежде чем она смогла выговорить:

— Вы… вы… миссис Сиерс…

— Конечно, — едко парировала я. — И почему бы мне не быть здесь? — сказала я, словно отстаивая свое право находиться в этом доме.

Едва я спустилась, как она протянула ко мне руки и обхватила меня за плечи, восклицая:

— Доченька… доченька, уж как тебя искали, доченька бедненькая… а он, считай, при смерти… Голубушка…

— О ком ты? — испуганно спросила я.

— О нем, — отвечала женщина. — Его ведь чуть не прибили. Вот он и слег и пролежал все это время без памяти и не знал ничего… И тебя разыскивать не мог, доченька бедненькая.

— Да кто это он? — все допытывалась я, уже предвидя ответ, а в голове, как эхо, все звучали слова: пролежал без памяти… и не знал ничего…

— Мистер ‘байес, — отвечала женщина. — Он цветных спасал, а белые его чуть не прибили…

Пролежал без памяти и не знал ничего.

— Где он?

— В лазарете, — сказала кухарка. — Там, где раненые солдаты лежат.

Уже бросившись к входной двери, я вернулась, поднялась наверх и собрала в узел изорванную одежду. Узел я взяла с собой, решив избавиться от него во что бы то ни стало. Да, где-нибудь по дороге я оставлю этот узел.

Едва услышав слова, как эхо отозвавшиеся в голове, пролежал без памяти… ничего не знает… я заключила, что Тобайес, оставив меня дома накануне мятежа, домой, вероятно, не вернулся и что он не знает и никогда не должен узнать, что я тоже покидала дом. Оценив такую вероятность, я стала и действовать соответственно, не думая о причине, заставлявшей меня поступать так, а не иначе. Причина, конечно, слово неточное. О, если бы только причинность являлась нам в таком незамысловатом виде — в качестве одной-единственной причины, — как просто было бы испытать счастье! Даже в поражении, потому что и поражение было бы ясно и объяснимо!