Василий Ермаков - Мотив

— Ну, теперь наша Надечка с неделю бессонницей промается, — так, помнится, выразилась матушка моя, когда торжество по случаю повышения по службе папы моего, Георгия Карповича, закончилось и тетя Надя с Алешечкой и Бориской уехали домой. — «А мне Алешечка шубку из Дамаска привез!» Да подавись ты своей облезлой шубкой! Не понимаю, почему не отменят боны и сертификаты?!

Между тем разговор по телефону продолжался.

— Да ты что-о? — чему-то никак не хотела поверить мама, доводя тем самым, должно быть, тетю Надю до белого каления. — Это все твои смешуйчики, да?.. Серьезно? Та-та-та!.. — и подула в телефонную трубку — привычка, раздражавшая меня невообразимо.

Мне припомнились мамины отчаянные слезы после посещения нас тетей Надей в платье, сшитом как бы из ртути, в платье, которое даже мне раскрыло глаза на то, как стройна, красива и притягательна могла быть тетя Надя. Дядя Алексей привез, кажется, это платье из Парижа.

Порхая в неземном этом платье по нашей квартире и любуясь своим отражением в зеркале из старого лифта, тетя Надя увлеченно осведомляла матушку мою, в какие города предстоит слетать Алешечке в ближайшее время: в Барселону, в Каракас, в Александрию…

Матушка моя, то бледнея, то розовея, как умела, защищалась: то пытаясь дать понять, что ей все равно, куда полетит Алексей Федорович, то — еще безуспешнее — пытаясь обнаружить в платье какие-нибудь изъяны. А уж как изощрялось старое зеркало, казалось, не земная женщина, а какая-нибудь мифологическая нимфа погрузилась в его таинственную глубину.

— Что толку в твоей большой зарплате! — пеняла в тот вечер мама папе. — Неужели при твоем положении так уж трудно свести знакомство с директором какого-нибудь солидного универмага?..

— Да ты что, Галя? — смущенно басил папа, виновато помаргивая под очками. — Подумай о моей репутации. Ты что?..

А мама горячим шепотом сообщила, что видеть больше не желает эту гадину Надьку.

Не всегда, впрочем, тете Наде удавалось безнаказанно выпускать свои отточенные коготки. Отлично помню тот вечер, когда появилась она у нас в итальянском пальто из джинсовой ткани с замысловато наложенными карманами и карманчиками, и остолбенела: перед нею, на журнальном столике, стоял японский цветной телевизор, с экраном чуть поменьше, чем киноэкран.

— Что это? — испуганно пролепетала тетя Надя, побледнев.

— Японский телевизор, — как ни в чем не бывало ответила мама. — Теперь фигурное катание мы имеем возможность видеть во всем его блеске. Тысяча двести, с гарантией на двадцать пять лет.

— Цветной? — вспыхнула тетя Надя, озарившись какой-то непонятной надеждой.

— Ну, разумеется, — отозвалась матушка.

— С гарантией на двадцать пять лет? — спросила тетя Надя.

— Да ты что, оглохла? — удивилась матушка.

Тетя Надя потускнела и затравленно повела глазами. А затем запустила руку в свою сумочку. И она, и матушка моя в затруднительные моменты прибегают к одному и тому же простому, но на удивление эффективному способу самозащиты — к пудренице. Извлеченная из недр сумочки пудреница дает своей хозяйке возможность успокоиться и собраться с мыслями.

Проведя пуховичком по щекам, тронув подбородок и вздернутый нос, мимолетно разгладив мизинцем морщинку на виске, тетя Надя повеселела и сообщила, что они с Алешечкой решили прекратить сорить бонами. Пора приобрести «тачку». Без колес несовременно.

— Да, автомобиль — это не роскошь, а средство для передвижения, — великодушно согласилась мама, не заметив, что использовала, как свою собственную, фразу из «Золотого теленка».

А затем нас подстерегло огромное несчастье. Отца свалил инфаркт, да такой тяжелый, что его едва вытащили с того света через реанимационный кабинет. И вот в эти-то дни я испытал на себе первый настоящий в своей жизни страх — и не только от того, что боялся за жизнь папы.

Мне и сейчас почти невозможно признаться, что тетя Надя обрадовалась нашему горю, хотя усиленно изображала сочувствие. Мне показалось даже, что тетя Надя обрадовалась бы еще сильнее, если бы отец не выкарабкался, если бы из реанимации его перевезли бы не в одиночную палату, а в холодный морг.

Отец показал себя умницей: отлежав положенное время в больнице и окрепнув в санатории, он стал по утрам заниматься гимнастикой, а вечерами гулять на свежем воздухе, постепенно удлиняя дистанцию, принимать холодный душ, а после него крепко растираться махровым полотенцем, спать при открытой форточке, есть в основном фрукты и овощи, думать даже забыл про курение и алкоголь — и так неделя за неделей, месяц за месяцем настолько укрепил свое сердце, что возможность повторного инфаркта наблюдающий его врач отвергал довольно уверенно.