Ольга Славникова - Прыжок в длину

Ведерников снова сделался упорен, каким был когда-то. Тренер орал, гулко колотил в квадратные ладоши, елозил около прыжковой ямы, опираясь на кулаки, будто орангутанг, одетый в тренировочный костюм. 4.50; 4.64; 4.78; 5.02; 5.15. В один прекрасный момент, вынося карбоновые лыжи вперед для приземления, Ведерников ощутил перед собой невидимую стену, которая прежде держалась на восьмиметровой отметке. За все прошедшие годы стена как бы несколько осела и завалилась, упругость ее местами обмякла, ограждаемая ею личная бесконечность была теперь изъедена простым пространством, как вот дерево бывает изъедено ходами точильщиков. «Ну, здравствуй», – мысленно сказал Ведерников заброшенному сооружению, до которого оставалось достижимых метра полтора. Ему показалось, что сооружение ответило, дрогнуло, попыталось придвинуться ближе. «Ладно, теперь – кто кого», – подумал Ведерников, чувствуя, как энергетический ком в животе все-таки пытается ожить, расправиться, вспомнить.

5.24; 5.48; 5.60; 5.77. «А я таки заявлю тебя, через полгодика примерно, – произнес тренер мечтательно после того, как Ведерников довытянулся, на последнем махе занырнув в невесомость, почти до шести метров. – Прогресс такой, что я не ожидал. Только смотри, подарочек, контракт у нас с тобой будет суровый. Я попусту с тобой валандаться не стану, ученый уже. Вильнешь к другому тренеру, хоть вот к дяде Сане своему, – по судам затаскаю, жизни рад не будешь». Ведерников и не собирался никуда вилять, он был готов расцеловать насупленного тренера в обе небритые толстые щеки. Ведерников был счастлив – хотя умом отлично понимал, что никаких состязаний не будет, а будет КПЗ, суд и приговор.

«Олег, я тебе пишу в седьмой раз, ты не ответил ни на одно мое письмо. Я тебя чем-то обидела? Меня скоро выписывают. Скоро увидимся. Я бы хотела понять, что с тобой происходит. Я на тебя совсем не обижаюсь, только волнуюсь за тебя. Валерка должен в марте перевести тебе аванс за фильм. Я часто вспоминаю наш парк, наши прогулки. Сообщи, пожалуйста, как твои дела».

Ведерников действительно не отвечал Кире. Можно ли сообщить что-то о себе своему прошлому? Наверное, стоило набарабанить пару строк, отговориться напряженными тренировками, усталостью, ночными болями в культях, ставших там, где прилегали гильзы, багровыми и жесткими, будто копченые колбасы. Но Ведерников не хотел и этого. Он больше не ждал Киру, он ждал Женечку.

Негодяйчик ненадолго мелькнул в Москве, к дяде Олегу не заглянул, Ведерников только и увидал с балкона, как Женечка, выйдя из подъезда, совлек с себя бархатистую длинную дубленку и, квадратно-задастый, полез в свой обросший по крыше сахарной коркой металлоемкий автомобиль. Негодяйчика не было еще неделю, блеклый прямоугольник голого асфальта, оставшийся от долго и мертво простоявшей «Волги», с трещиной и остатками травы, похожей на жареный лук, напоминал противень. Постепенно он покрылся ледянистой крупкой, превратился в размазанную тень. «Совсем перестал ребенком заниматься, с фильмом со своим, – ворчала Лида, визжа тряпкой по зеркалу. – Ребенок в Сочи полетел, там бандит какой-то сидит, вертит нашим мальчиком в своих интересах. Женечка золотые слитки в чемодане повез, я хорошо разглядела, пока он золото пижамкой не забросил. Столько растили, себя положили, а если ребенка теперь в тюрьму посадят? Тебе и дела нет?» Ведерников хотел сказать, что спьяну могут померещиться и слитки, и бриллианты, и бомба с механизмом, но, увидав маячившие в зеркале Лидины горькие глаза, осекся.

Когда наконец в прихожей раздался тройной, с придыханием, Женечкин звонок и заговорил его обстоятельный бас, Ведерников разволновался, будто влюбленный, заслышавший предмет своей невысказанной страсти. Перед глазами все плясало, кровь бухала, будто штормящее море. Дрожащими руками Ведерников для чего-то попытался подровнять стопку коробок с дисками, лежавшими кое-как на обеденном столе, но только столкнул всю кучу на пол. Между тем комод с пистолетом был далеко, в спальне. «Вот и я, уф! – объявил Женечка, явившись на пороге. – Дядя Олег, вы в порядке?» Конечно, Ведерников в порядке не был, пистолета не приготовил, и оттого ему казалось, будто негодяйчик застал его в комнате голым. «Проходи, – буркнул он, плотнее запахиваясь в домашнюю растянутую кофту, которая, подобно другой домашней одежде, от изношенности из мужской превратилась в женскую. – Долго же ты странствовал. Садись, рассказывай».