Сергей Кузнецов - Учитель Дымов

– Если что, меня зовут Геннадий Николаевич, – и тут же вынул из кармана бордовую книжицу размером со студбилет. Раскрыв, показал Валере и убрал так быстро, что пришлось пояснить: – Комитет государственной безопасности.

Валера приподнял бровь. Сердце учащенно забилось. Если придут с обыском, подумал он, мне кранты. Но ведь они не домой пришли, а сюда, на тренировку…

– Давайте побеседуем, – сказал Геннадий Николаевич. – Присаживайтесь.

Валера вспомнил недавнюю распечатку, где учили, что не надо вести с гэбэшниками бесед: хотят допросить – пусть вызывают повесткой. Отказаться от разговора? Но что тогда подумает о нем этот Геннадий? Вдруг он ничего серьезного и не спросит? Зачем же сразу нарываться, тем более когда дома самиздата килограмм пять как минимум. Пусть не самая махровая антисоветчина, но все равно – легко дадут по году за кило. Нет, надо быть посговорчивей.

И Валера сел, куда указали.

Назавтра в одиннадцать утра Валера вызвал Леню с проходной. Буровский вышел через пять минут.

– Ну, чего случилось? – спросил он.

– Пойдем, в сквере поговорим.

Они сели на влажную, пахнущую затяжными осенними дождями скамейку, и Валера стал рассказывать о вчерашнем разговоре.

– Он сказал, что прямо сейчас может меня посадить за извлечение нетрудовых доходов, но вообще-то они ничего не имеют против йоги и, как он выразился, «прочей китайской премудрости». Но они не хотят, чтобы это происходило бесконтрольно, подпольно.

Буровский кивал: Валерина история его не изумила и не напугала – все-таки в НИИ был свой первый отдел, и Лене регулярно приходилось беседовать с коллегами вчерашнего Геннадия.

– И что хочет твой крокодил Гена?

Грозовые тучи, темные, как мысли о неведомом, наползали на небо. Валера фыркнул:

– Крокодил! Тоже скажешь!

– А чего? – усмехнулся Буровский. – Крокодил Гена – вполне гэбэшный тип. Кожаное пальто и работает в зоопарке, то есть в пенитенциарной системе.

Валера посмотрел на Буровского. Тому было уже за сорок, за последние годы он отяжелел, в густых «брежневских» бровях появилась седина, но иногда в шуточках проглядывал молоденький студент, который на грекопольском пляже пересказывал маленькому Валерке «Графа Монте-Кристо».

– Он хочет, чтобы я был официально оформлен и вел секцию в каком-нибудь вузе.

Наверху громыхнуло, словно предложение Геннадия заслуживало небесной овации.

– Секцию йоги? – спросил Буровский.

– Зачем? Восточной гимнастики. Как-нибудь еще можно назвать.

– А что взамен? – спросил Буровский, раскрывая большой черный зонт.

– Ничего, – сказал Валера. – Как я понимаю, они просто хотят за нами приглядывать. Но мы не собираемся ничего антисоветского делать, мы же не диссиденты.

Капли дождя выбивали дробь у них над головой. Буровский кивнул:

– И ты согласился?

– Сказал, что подумаю. Это ведь ты считаешь, что я – звезда московского андерграунда.

– Да-да. А ты простой учитель физкультуры, которому повезло не замечать советскую власть.

Где-то над домами сверкнула молния, вскоре донесся раскат грома. Левый рукав куртки уже промок, и Валера придвинулся ближе к Буровскому.

– Ну вот, пришлось заметить.

– Знаешь, – сказал Буровский, – если согласишься, мы с тобой будем в одинаковом положении. В обмен на несколько часов сидения на собрании я получаю оборудование и лаборантов, а ты в обмен на отказ от неофициального статуса получишь гарантии безопасности и просторное помещение. Сдается мне, это хорошая сделка: возможность заниматься любимым делом в обмен на выполнение каких-то смешных ритуалов.

– В обмен на участие во лжи, – ответил Валера.

– Ну, это зависит от того, как широко ты понимаешь ложь, – сказал Буровский. – И знаешь, мне, конечно, хочется жить не по лжи, но заниматься любимым делом хочется больше.

Под черным куполом зонта они сидели, прижавшись друг к другу, почти обнявшись. Стена небесной воды отделяла их от голых мокрых деревьев. Капли срывались с веток, как перезрелые ягоды, которым пришел срок. Каждый из нас делает свой выбор, подумал Валера и проговорил:

– Если йога – это про гармонию тела и души, то, отравляя душу, ложь отравит и тело.

– Или тело очистит душу от лжи, – ответил Буровский. – Если хочешь делать свое дело, жить не по лжи ты не сможешь. По крайней мере у нас, в Союзе. Можно, конечно, уехать, но кто поручится, что там не ждет другая ложь? Война во Вьетнаме уж точно не лучше разгрома Пражской весны.