Сергей Кузнецов - Учитель Дымов

Конечно, думает Валера, надо было остаться дома. Позвонить Наташке, извиниться и никуда не ходить. А то вот ведь что получилось – сидели, как обычно, разговаривали то про всякую ерунду, то про Андрейку с Зоей, то про Витю с Иркой и не заметили даже, что уже полвторого, метро закрылось, на такси жалко денег, а до дома всего час быстрым шагом, считай, приятная прогулка, почему бы не пойти, тем более что Наташка так смотрит, краснеет и вздыхает, если оставаться, придется в самом деле оставаться , а Валера откуда-то знает, что вот этого сейчас совсем не надо, не для того он голодал целую неделю. Так что короткое прощание, тесная прихожая, модное двубортное пальто, прохудившиеся кожаные ботинки – и вперед. Нормальная должна была получиться прогулка, не будь, конечно, так холодно.

А ведь это не холод, думает Валера, это – голод. Обычно-то я зимой не мерзну, а сейчас – прямо дрожь пробирает. Да и то, что почти до двух ночи засиделись, – это тоже неспроста, значит, что-то происходит с темпоральным чувством, время, выходит, то сжимается, как пружина, то тянется, как резиновый жгут. Кажется, я иду уже целый час, а не прошел даже половины дороги. Зато понимаешь, как устроено время… примерно как мышца – растягивается и сжимается, этим и производит работу… работу чего? Наверно, работу пространства. Пространство – тело, а время – мышца, приводящее его в движение. Все очень просто.

Дует ветер, кружатся недолетевшие до земли хлопья, носятся туда-сюда в свете фонаря, словно огромные молекулы в космическом броуновском движении. Валера вспоминает школьную физику и улыбается. Папа бы порадовался, что я еще не все забыл, да. Хотя зачем мне физика и химия, мне нужна метафизика и алхимия, подлинные, настоящие науки о человеке. Этот летящий снег, он ведь не как гигантские молекулы, он как люди, как все мы. Нас тоже носит ветром истории… или нет, ветром наших желаний и страстей, что не дает нам ни пристать к земле, ни взлететь к небесам.

Люди – те же молекулы! В хаотическом движении они образуют единую общность – Игорь, Ира, Алла, Наташа, Витя, Буровский – вот такой космический хоровод моей жизни. И конечно, мама, и папа, и тетя Женя, и Андрей – мы все связаны друг с другом и не можем расцепиться, а в конце концов упадем, сольемся с землей, исчезнем.

Но на самом деле – нет, мы останемся частью бесконечного круговорота. Как снежинки растворяются в сугробе, чтоб вместе с ним растаять весной и снова вознестись к небесам, превратившись в пар, так и мы будем вечно падать, распадаться и опять возгоняться ввысь.

На мгновение Валере кажется, что он и сам взлетает над землей, словно подхваченный вертикальным порывом ветра. С космических высот он видит светящуюся пунктиром фонарей натянутую нитку улицы Обручева, видит перекрестки, вышитые крестиками на белой, снежной ткани города, видит ползущие огни редких машин, видит одиноких черных муравьев – замерзших прохожих, спешащих по домам. Один из них – он сам, неподвижно стоит, запрокинув голову в черную непроницаемую небесную высь, откуда на него смотрит его собственный, отделившийся от тела взгляд.

Теперь Валера понимает Витины слова: от всего можно отказаться – это значит, не только от женщины или ребенка, это значит – можно отказаться от собственного тела, от туловища, головы, рук и ног. Можно взлететь ввысь, свободно и независимо, отказавшись от земного притяжения, отказавшись от еды, отказавшись в конце концов от себя самого.

Это и есть путь аскезы, думает Валера. Воздержание, пост и отказ. Аскету не нужно ничего, кроме его Пути: ни имя, ни деньги, ни одежда. Замерзшими руками Валера пытается расстегнуть пальто – долой покровы, долой уродливые одеяния, которые все равно не спасают от холода и ветра. Надо убрать все барьеры, слиться с морозным ночным воздухом, стать его частью, раствориться, как снежинка в придорожном сугробе, но пальцы не слушаются, пуговицы не поддаются, мир вокруг внезапно снова становится таким же чужим, каким был всегда, – бесконечным, холодным, враждебным.

Валерино тело, вновь ставшее Валерой, бьет крупная дрожь. Он понимает, что неподвижно стоял уже несколько минут, – часов? дней? – и, оглядевшись, волчьей рысью бежит к дому, все быстрее и быстрее, все больше согреваясь, пронзая ночную мглу теплой человечьей стрелой.

Никогда Валера не будет больше держать недельный пост; никогда не захочет ментальных потрясений; никогда не призовет откровений и озарений. Он навсегда запомнил снежную февральскую ночь, когда он чуть было не потерял себя в безбрежной космической тьме.