Ханна Кралль - Портрет с пулей в челюсти и другие истории

На фотографиях красота довольно банальная.

– Глаза… – подсказала профессор. – Миндалевидные! А жесты… А какой стройный… Вы ведь сразу его узнали.

Узнать было нетрудно.

Он кланялся. Становился на колено. Выделывал пируэты. И эти обольстительные улыбки, комплименты, маскарадные костюмы…

Раздражал? Какое там! Им восхищались. В него влюблялись. Все на свете обожали дядю Меира – ну может, за исключением мужчин, с которыми его связывали деловые отношения. Потому что и в делах он вел себя, как в светском салоне. Обольщал, не держал слово и не помнил своих обещаний.

– Меир, – умоляли братья. – Пора посерьезнеть.

Они-то – братья Зоненшайн – были люди серьезные. Сыновья радомского раввина, который мечтал соединить польский хасидизм с Иммануилом Кантом. Иными словами: Modernity and Tradition [129] Модернизация и традиция ( англ .). , но modernity в Радоме не сумели оценить по достоинству. Город Радом отказался от услуг раввина; семья перебралась в Варшаву. Там братья занялись оптом и розницей: мука, крупа, сельдь, рис. “Динамичный импорт сельди со скандинавских рынков” – писали в газетах о фирме “Братья Зоненшайн”. Так вот, Давид, тот, что занимался мукой, отец шестерых детей, говорил:

– Меир, когда ты повзрослеешь?

Иче (крупы), отец четверых детей, говорил:

– Меир, когда ты…

Шломо (рис), отец двоих:

– Меир…

Арон, отец единственной дочери, самой младшей в семье, будущего профессора философии, Арон, у которого сельдь и рыбопродукты:

– Меир!

Братья, конечно, были серьезные и взрослые, но когда, например, Арон – маленький и нудноватый – входил в гостиную, веселее там не становилось. Никто и не замечал: здесь Арон или его еще нет. Когда же входил Меир, лица у всех прояснялись и жить на свете становилось приятнее.

Дядя Меир женился на богатой пышнотелой портнихе с длинными светлыми волосами и короткой шеей. Они наняли прислугу. “Девушку” – говорили в те времена. У нее были живые глаза, приветливая улыбка и неправильная, слегка выпяченная верхняя губа.

Алиция, деревенская девчонка, влюбилась в дядю Меира.

Господи. В него все девушки влюблялись, но не по-настоящему. К дяде Меиру никто не относился всерьез. Никто – за исключением деревенской девчонки.

Во время войны Алиция проявила себя смелой и предприимчивой. Раздобыла поддельные документы. Подкупила охрану…

Благодаря Алиции из гетто выбрались дядя Меир и Арон, его брат, с семьями.

Меир вышел последним. Он боялся. Тянул до последнего, но вышел с шиком. Надел бриджи, высокие сапоги, куртку из яркого клетчатого одеяла… и первый же шмальцовник затащил его в ближайшую подворотню.

– Деньги!

Дядя Меир вытащил банкноты из одного сапога и отдал шмальцовнику. Вытащил из другого – и отдал. Шмальцовник сосчитал, спрятал…

– Я могу идти? – спросил, дрожа, дядя Меир.

– Погоди, – сказал шмальцовник.

Достал бумажник, отсчитал половину банкнот и вручил дяде:

– Держи. Тебе тоже надо жить.

Раз уж все на свете любили дядю, мог ли его не полюбить шмальцовник?

– Иди и живи, – повторил он, хлопнув дядю Меира по плечу.

Ну и дядя Меир пошел. И жил дальше.

Алиция пристроила всех на арийской стороне. Приносила им продукты. Приводила врачей. Когда возвращалась из деревни с нелегальным мясом, ее арестовали. Отправили в Освенцим. Там она встретила Геню, свояченицу дяди Меира.

“Я раздобыла синюю кружку с проволочной ручкой, – после войны писала Геня из Иерусалима родственникам в Осло. – Еще затемно, до апеля [130] Апель (от нем. Appell – поверка, перекличка) – ежедневная поверка заключенных в немецких концлагерях. , я бежала в кухню, Алиция брала половник и со дна котла зачерпывала мне супу погуще…”

Погибли:

Давид (мука) с женой и шестерыми детьми;

Иче (крупы) с женой и четырьмя детьми;

Шломо (рис) с женой и двумя детьми.

Выжили благодаря Алиции:

дядя Меир с женой и дочкой;

Арон, брат Меира, с женой и дочкой (будущим профессором философии);

Геня, свояченица Меира.

Они встретились в Лодзи: уцелевшие семьи и Алиция. Решили эмигрировать.

До отъезда следовало как-то определиться с Алицией. Нашли ей мужа. “Он был в порядке”.

В семейном альбоме есть его фотография. Светлые волосы, скошенный подбородок, открытый взгляд и крупный курносый нос.

– Я не назвала бы его некрасивым, – рассказывала Хелен. – И красивым бы не назвала. Он не был глуп. И не был умен. Он был в порядке. Сдерживал обещания и уж точно не походил на Рудольфо Валентино.