Кэтрин Данн - Любовь гика

Цыпа облизнул губы:

– Арти говорит, близняшки выходят замуж?

– Цыпа, они не хотят выходить за него. Они ненавидят Мешкоголового. Арти все это затеял, чтобы их кое за что наказать. Он не имеет права отдавать их кому бы то ни было.

– Арти отдал меня доктору Филлис, – спокойно произнес Цыпа, просто констатируя факт.

– Это разные вещи. Ты просто работаешь с ней, чтобы научиться чему-то новому.

Он промолчал, и я продолжила:

– К ним сейчас пошел папа, но я не верю, что он сумеет помочь. Если Арти вбил что-то в голову, ему никто не указ.

– Нет. – Цыпа снова улегся головой в тень. Капот был горячим, жар чувствовался даже сквозь юбку. Поднялся слабенький ветерок и охладил мои разгоряченные уши.

– Наверное, здорово ходить постоянно в темных очках? Все вокруг зеленое, да? – Цыпа сонно моргнул и зевнул.

– Цыпа! Цыпочка! А хочешь, пойдем в фургон близнецов? У них мягкий, удобный диван – ляжешь там спать. Слушай! А если кто-нибудь попробует обидеть их, ты его остановишь. Цыпа!

Он открыл глаза и озадаченно нахмурился:

– Оли, я не могу. Арти не хочет. Он уже сказал, чтобы я ничего не делал. Как в тот раз, когда Менса Минди, самая умная в мире лошадь, испугалась горящего обруча, и папа велел, чтобы я не ей не помогал. Не знаю, что там у близняшек, но они должны справиться сами.

После этого терпеливого, рассудительного объяснения мне не оставалось ничего другого, как лечь на живот и соскользнуть по крылу на землю. Цыпа меня не окликнул, не попросил остаться. Я оглянулась, но он уже спал, свернувшись калачиком на горячем капоте.

Папа пожал руку Мешкоголового:

– Вы уже практически член семьи!

Тот булькал, кряхтел и с восторгом мял папину руку.

– Прекрасно! Прекрасно! – нараспев говорил папа, пытаясь освободить руку и озираясь в поисках спасения. – Мои девочки там? Хочу с ними поговорить! Да! Прошу меня извинить! Спасибо! Душевно рад! Скоро увидимся! – Папа все-таки высвободил руку и юркнул в шатер близнецов.

Элли и Ифи, сидевшие за пианино, слышали все, что говорил папа снаружи.

– Мы знали, что он ничем нам не поможет, – сказала мне Ифи уже потом.

– А вот вы где, мои голубки! Мои сладкие птички! Я только что встретил вашего жениха! Необычный кавалер!

Папа вел себя слишком напористо, говорил слишком громко. Он сгреб близняшек в охапку и принялся осыпать поцелуями их бледные лбы. Ифи стиснула его руку и тихо промолвила:

– Папа, пожалуйста… Запрети Арти так делать! Помоги нам!

– Конечно, мои причудки! Конечно, я помогу! Все самое лучшее для моих девочек! Посмотрим, что у нас с расписанием! Закроем цирк на весь день! Закатим шикарную свадьбу!

– Папа, послушай! Нет. Нет. Мы не хотим за него замуж! Мы его ненавидим! Мы его боимся! Арти хочет нас принудить… хочет нас наказать. Папа, не разрешай ему!

Но папа, пойманный в объятия четырех бледных рук, уже выворачивался, готовясь сбежать:

– Нет, мои сладкие! Вы ошибаетесь! Сегодня утром я говорил с вашим братом. Он желает вам только добра. Я много думал. Этот Мешкоголовый… Верн, если я ничего не напутал. Лично я его не знаю. Видел, конечно, как он ходит за вашим братом. Но Арти ему доверяет! Надежный, как Гибралтарская скала! Влюблен в вас без памяти! Ваши страхи понятны! Обычные девичьи страхи! Даже ваша мама! Чуть не сбежала от алтаря в день нашей свадьбы! И что бы со мной тогда стало? Подумать страшно!

Он был крупным и сильным мужчиной, с многолетним опытом хитроумия и изворотливости. Они не сумели его удержать. Направляясь к выходу, папа продолжал сыпать восторженно-высокопарными фразами, совершенно не слушая, что ему говорят.

– Папа! – хором крикнули близняшки. – Помоги нам!

– Обожаю! Обожаю вас, мои бабочки! Ваша мама будет счастлива! – С тем он и ушел.

Близняшки снова уселись за пианино. Ифи потом рассказала мне, что в те минуты они обе думали про пистолет.

– На самом деле, мы и не ждали помощи от папы. Но мы спрятали пистолет под сиденье скамейки у пианино. Оно открывается, и там под ним есть место для хранения. Мы сидели прямо над пистолетом, и мысль о нем закралась нам в головы, как змея, выползшая между ног.

Я забралась в свой шкафчик под кухонной раковиной и съежилась там, слушая мерное тарахтение маминой швейной машинки. Маму не насторожило, что я прячусь в шкафчике за закрытыми дверцами. Она была рада компании и говорила без умолку, обращаясь к своим рукам и не нуждаясь в ответных репликах. Больше всего ее занимала тема обеда, который символизировал для нее распад семьи.