Кэтрин Данн - Любовь гика

– Мы убежим. Наш цирк – не единственный в мире. Мы найдем чем заняться!

Ифи медленно открыла глаза, и во мне вдруг поселилось тревожное чувство, что мы ошибались: из двух близнецов сильной была Ифи. Ее лицо осталось спокойным, почти безмятежным, но губы сложились в кривую усмешку.

– Не говори ерунды. Ты сейчас в панике. Мы не умеем водить машину. Не сможем скрываться. Мы слишком заметные.

– Можно поехать к маминым сестрам в Бостон! Можно спрятаться в товарном вагоне! – Элли пребывала в той фазе отчаяния, когда страх сменяется яростью.

Ифи слегка отодвинулась от нее:

– Успокойся, Элли.

Мешкоголовый преследовал близняшек несколько недель. Это мешало им принимать у себя посетителей – ценителей эротической новизны (обычно такие визиты случались один или два раза в месяц). Пришлось все отменить. Но Джонатан Томаини, который вначале громко кричал, что сутенерство унизительно для его тонкой артистической натуры, уговорил их принять одного особого клиента, несмотря на риск. Он привык получать свои десять процентов с прибыли.

– Это не просто какой-нибудь губернатор штата. О его богатстве ходят легенды. Когда я понял, кто это… в смысле, он приходил на выступления три дня подряд. Вы его околдовали. Он не просто заинтересован. Он влюблен. Я узнал его в лицо, но не мог вспомнить имя. Он сразу все понял, как только я подошел со своим предложением. Истинный джентльмен. Человек восприимчивый и утонченный. Он избавил меня от унижения обсуждать специфические подробности. Сам предложил цену. Десять тысяч долларов! Думаю, ради такого нужно постараться.

Элли согласилась из чисто бунтарского противоречия. Ее не интересовали ни деньги, ни миллионеры. Элли возмущало, что Арти мешает ей жить так, как хочется.

Лишь через несколько дней, после долгих раздумий я поняла, что случилось в ту ночь. Все было спланировано очень тщательно. Целую неделю близняшки ложились спать рано, чтобы усыпить бдительность Мешкоголового. В тот роковой вечер они погасили свет в обычное время и стали ждать.

Предполагалось, что Томаини отвлечет Мешкоголового: пригласит в свою холостяцкую берлогу, угостит пивом и заведет разговор по душам.

– Попроси его рассказать о себе, – посоветовала Элли. – Он пишет так медленно, что это займет не один час. Попытайся напоить.

Высокопоставленный гость явился в назначенное время, был встречен радушно и уже предвкушал удовольствие.

– Он сходил в душ, мы уложили его на кровать и приступили к самому интересному, как вдруг дверь распахнулась, – рассказала Ифи. – Я лежала лицом к зеркалу. Я все видела в зеркало. Поэтому я и закрыла его халатом.

– Откуда мне было знать, что он не умеет пить? – вопрошал Томаини.

На самом деле, пить не умел сам Томаини. От пива его развезло, и вместо того, чтобы вызвать Мешкоголового на откровенность, Томаини заговорил о себе любимом. Мешкоголовый потом пересказал все Арти. Я нашла в мусорной корзине несколько смятых листков из его блокнота.

На одном было написано: «Он говорил, что мастерски умеет дрочить. Он пианист, и у него хорошо разработаны пальцы. Я подумал, он собирается предложить задрочить мне, и встал, чтобы уйти. Он расплакался и сказал, что хоть он и страшный, но все-таки не уродец. Я сразу заподозрил неладное».

Другой лист был разорван напополам. Я сложила половинки и прочитала: «Ключ подошел. За дверью спальни слышались звуки. Мужской голос. Я вошел в спальню. Они были в постели. Он стоял на коленях. Элли взяла у него в рот, а Ифи целовала и вылизывала его зад. Он держал их обеих за волосы».

Наверное, я знала – уже тогда, – как сложится моя жизнь. Я сохранила эти листочки. Они по-прежнему у меня, хрупкие и пожелтевшие, лежат на столе. Их ценность не в том, что их написал этот пакостный Мешкоголовый, а в том, что там говорится о непостижимых деяниях родных мне людей. Например, мне интересно, обладали ли пальцы близняшек, много лет занимавшихся музыкой, той самой ловкостью, о которой говорил Томаини, когда похвалялся своим умением дрочить? Может ли этому научиться не музыкант? Могу ли я этому научиться?

Детям приходится постигать самые важные вещи без помощи взрослых, столь озабоченных тем, чтобы научить их всему остальному. Нас учат запретам и правилам, как ходить в туалет, как чихать и как есть артишоки. Папа учил нас, как правильно чистить зубы, под каким углом держать ручку, какими словами приветствовать старших, причем эти приветствия различались для мужчин и для женщин, для сотрудников цирка, зрителей и торговцев. Близняшек и Арти учили, как планировать свои представления, сколько бы они ни длились, хоть три минуты, хоть полчаса. Их учили дразнить, льстить и поражать зрителей, нагнетать напряжение и завершать выступление в кульминационный момент. Исходя из моего теперешнего понимания жизни, эти артистические умения, эти навыки «восхищать, поражать, приводить в исступление» и есть максимально возможное приближение к плотской любви, величайшей из тайн бытия. Я не беру в расчет смерть. В смерти нет тайны. Мы понимаем смерть даже слишком хорошо и проводим часть жизни, противясь этому знанию, отвергая его или отделываясь поверхностными объяснениями.