Кэтрин Данн - Любовь гика

С противоположной стороны от фургона раскинулся цирковой лагерь. На веревках, натянутых рядом с трейлером рыжих, сушилось белье деликатного свойства с полупрозрачными кружевными оборками.

В лагере артурианцев, располагавшемся в отдалении от территории цирка, выделялся ослепительно-белый фургон доктора Филлис и ее хирургический трейлер. Все утро перед медпунктом толпились люди. Допущенные к продвижению ждали, когда подойдет их очередь. И вот наконец перед белым фургоном не осталось ни одного человека.

Арти заметил ее раньше меня и изобразил губами неприличный звук, будто пукнул. Он лежал на животе, приподняв голову. Я проследила за направлением его взгляда. Доктор Филлис шла в нашу сторону, сосредоточенно глядя прямо на нас. Арти резко опустил голову, прячась.

– Она знает, что ты здесь, – злорадно пробормотала я, не сводя глаз с докторши.

Он прижался щекой к одеялу и свирепо взглянул на меня. Доктор Филлис уже подошла к фургону. Арти вздохнул:

– Спусти ей подъемник.

Я вскочила и встала на маленькую платформу.

– Я сейчас, доктор! – крикнула я и, помахав Арти рукой, нажала кнопку для спуска.

Я спрыгнула на землю, и доктор Филлис забралась на платформу. Я подняла голову, но увидела только ее ноги в белых чулках. Она начала говорить еще до того, как подъемник остановился:

– Артуро, я вновь повторяю, что это неэффективный подход! Давно пора пересмотреть процедуру. Знаете, сколько отдельных пальцев я отпилила сегодня? Сорок семь!

Я решила пойти прогуляться. Между лагерем «Фабьюлона» и лагерем обращенных проходила четкая разделительная полоса. Трейлеры цирка были чистыми, аккуратными, в хорошем рабочем состоянии. Лагерь последователей Артуро являл собой странное зрелище: туристические палатки, пикапы с жилыми модулями, крошечные трейлеры с раскладными тентами, несколько универсалов, всевозможные ржавые развалюхи, переделанный грузовичок для мороженого, хлебный фургон, два древних «Харлея» с колясками: одна – в виде деревянного башмака, другая – в виде подводной лодки. Они принадлежали парочке старых прожженных громил, которые спали в колясках и настоятельно требовали, чтобы им возвращали татуированные куски кожи, снятые с их отрезанных рук и ног. Они дубили эту кожу, подшивали в альбомы и возили с собой. Однажды Арти сказал в частной беседе, что эти двое никогда не присоединились бы к нам, если бы не были такими старыми и не имели пристрастия разъезжать по дорогам в большой компании. Они все время держались вместе и помогали друг другу, посылая подальше подхалимистых новичков, пытавшихся к ним подольститься. Арти злился, потому что они были преданы не ему, а друг другу, и еще потому, что они перестроили свои мотоциклы под управление челюстями еще до того, как явились просить освобождения. Подобная предусмотрительность казалась ему подозрительной.

Я стояла, прислонившись к чьей-то запыленной машине, и слушала тихое пение в больничных трейлерах. Распахнулась дверь лазарета. Наружу вышел Норвал Сандерсон, прижимавший к груди большой сверток в плотном пластиковом пакете. Он закрыл за собой дверь и неспешно направился прочь, но тут ему навстречу вышел Хорст. Дрессировщик прищурился, глядя на Сандерсона.

– О, какие люди! Норвал! – воскликнул Хорст. Сандерсон остановился, а Хорст продолжил приветливо: – Сдается мне, кто-то разжился хорошим куском мясца.

– Хорст, мой добрый друг! – радушно отозвался Сандерсон, всем своим видом давая понять, как приятна ему эта встреча. – Я как раз собирался тебя разыскать. Думал, если есть время, сыграем в шашки.

Он достал из заднего кармана маленькую бутылочку бурбона и протянул ее Хорсту. Дрессировщик не сводил глаз со свертка в руках Сандерсона. Потом подошел к нему и взял бутылку. Сандерсон был безмятежен и добродушен.

– В шашки? – произнес Хорст, открывая бутылку.

– Может, на улице, чтобы я сел с подветренной стороны от тебя?

Хорст беззлобно взглянул на него и поднес бутылку к губам. Сделал хороший глоток, крякнул и вернул бутылку Сандерсону.

– Еще вопрос, кому садиться с подветренной стороны, – сказал он.

Сандерсон тоже отхлебнул виски, вежливо не озаботившись тем, чтобы вытереть горлышко о рукав.

– По-моему, – задумчиво протянул Хорст, – ушлый проныра всяко воняет почище честного дрессировщика диких зверей, и если там у тебя в свертке не целое бедро, то я – поросячья задница.

Сандерсон поднял брови, изображая изумление.