Нада Габорович - Голосую за любовь

— В один прекрасный день и мы уедем туда. И увидим все это, Рашида. Увидим Белград и множество больших городов, нарядные витрины, разных красавиц, разгуливающих в туалетах от Сен-Лорана и Диора. Мы проедем по всему адриатическому побережью от Изоля до Улциня, посмотрим Венецию, Гренаду, а потом отправимся дальше на запад или на юг — все равно! — шептал я ей в волосы и напугал девчонку до безумия.

— Для того чтобы все это объехать, надо жить лет сто, Бода, да и денег нужно уйму. — Глаза ее расширились, и я видел, как зрачки сверкнули в темноте, будто у кошки. Ее рука, державшая мою руку, была сухой и горячей. Я сказал, что мы поедем автостопом.

— Ты знаешь, что это такое? Нам нужен только рюкзак, что-нибудь вроде палатки, миску для еды, несколько банок консервов и термос. А остальное раздобудем по пути, Рашида!

— А если не раздобудем? Так и пойдем с этим рюкзаком, как солдаты?

— Да нет. Не как солдаты. Солдаты идут, потому что обязаны.

— Это все равно: все равно придется идти, а я не люблю ничего тащить на себе, даже рюкзак. У меня есть заначка, около полутора тысяч. Что-то дарили в день рождения, потом сэкономила на тетрадках, зажала от отца и так далее. А у тебя есть деньги? — Она дернула меня за локоть и чуть не повалила. — Есть или нет?

— Нет. Отец не дает мне ни копейки, ни на книги, ни на тетрадки. Ни на что! — ответил я, и это была сущая правда. Он впадал в беспамятство, когда раньше Влада, а теперь мы с Весной просили у него денег на учебники.

— Почему я без конца обязан что-то давать? Почему все от меня чего-то требуют? Вы думаете, у меня бездонный карман? Вы так думаете? — Он начинал бегать по комнате и хвататься за голову, если кто-то из нас просил его дать денег на тетрадки. О деньгах на кино не стоило и заикаться. Это было абсолютно бесполезно. Отец таскал из гимназии домой целый кипы потрепанных учебников, оставшихся от разных поколений учеников. Иногда я любил перелистывать эти книги. В них встречались просто идиотские записи на полях.

«Соня, я тебя сегодня ждал! Почему не пришла? — было написано на последней странице французского учебника, и далее уже более категорично заявлялось: — Буду ждать сегодня в шесть, знаешь где. Приходи».

Кто была эта Соня, я так и не узнал. А Миша, который использовал учебник французского языка для переписки с ней, теперь уж, наверно, закончил институт — почтенный горожанин и отец семейства, если не обычная свинья. Точно лишь одно: Соня не пришла к нему и на этот раз, потому что ниже он снова написал: «Жду тебя. Приходи! Приходи!» Она не ответила и, я уверен, не пришла. Но это не стало для него трагедией. Дальше он просто заныл: «Когда же наконец будет звонок? Умираю от голода», а потом уже в самом уголке приписал: «Сейчас вызовет меня. Вызывает. Уже вызвал. Я пропал!» Из написанного мне стало ясно, что отказ Сони не слишком его огорчал. Этого типа просто тянуло на патетику, потому что с чего бы иначе он в одну кучу свалил и девчонку, и желание пожрать, и страх, что может вызвать учитель? Чего только не было в его книге — и все сплошные глупости. Да и мало ли вообще глупостей в этих книгах?

«Аца, дай мне сотню монет. Завтра отдам!» — клялся какой-то бывший гимназист на обложке учебника по истории.

«О господи, да как же выучить все эти проклятые тангенсы и котангенсы?» — в отчаянье спрашивала какая-то Лиляна на шестьдесят второй странице тригонометрии, и я ее отлично, лучше чем кто-либо другой, понимал, потому что сам все еще воевал с этими тангенсами и синусами.

— Браво, Лиляна! — шептал я. — Ты угодила в самую точку!

Я отложил этот учебник в сторону, решив учиться только по нему, хотя знал, что надолго меня не хватит. Я вообще не отличался постоянством, но все же мне было приятней учить то, что я ненавижу, по книге, которую кто-то так же ненавидел до меня. И уж тем более потому, что это была девушка, и, может быть, с такими же живыми глазами и задорным смехом, как у той, которую я люблю. Конечно, они похожи! Я попробовал себе представить эту Лиляну, но, как ни старался, не смог. Ее образ ускользал от меня. Может, это была Лиляна Кангрга, которая теперь вроде бы художница, в Белграде, или Лиляна Йованович, уже замужняя женщина с двумя детьми? А может, какая-нибудь третья, стопятидесятая Лиляна?

Рашида всей тяжестью навалилась мне на плечо, и кожу мне прямо жгли ее твердые, набухшие персики. Они мешали мне сосредоточиться. Я еле справлялся со своим собственным телом. Мне казалось, я переполнен растопленной лавой и медленно растворяюсь.