Николай Гайдук - Златоуст и Златоустка

И только после этого – вволю насмотревшись, надышавшись – он душой и телом возвращался к нормальной жизни. На лицо, молочно-бледное, едва-едва глядевшее из моха бородищи, возвращалась улыбка – выныривала откуда-то из-под усов, чтобы с каждой минутою становиться всё шире и все лучезарнее.

К нему возвращалось глухое, чуть хрипловатое слово, намолчавшееся где-то в глубине гортани или в тех неведомых колодцах подсознания, где оно дремало в долгом ожидании минуты, когда его окликнут и призовут. Прокашливаясь, Ацтека начинал «гостинцы раздавать», так он это дело называл – новостями делился: где был, что видел, какими слухами сегодня полнится Земля.

Ребятишки, особенно первое время, пугались этого странного странника, одетого в серые лохмотья. Босые ноги странника были без ногтей – пальцы заросли неровными буграми да кочками, на которые жутковато смотреть. Серебристо-белая, густая борода настолько длинная, пушистая, что он под землёю разматывал бороду и спал на ней, всё равно что на верблюжьем одеяле. Этой бородищей однажды он и подкупил детишек: привязал один конец к дереву, отошёл в сторонку и приглашал детишек покачаться на бороде, как на мягкой шерстяной качалке. Но главное – улыбкой подкупил. Широкая, простосердечная улыбка была у него – обнажались крепкие и светлые зубы, один в один сидящие, как зёрна в молодом кукурузном початке. И чем больше детвора смотрела на эту бесхитростную улыбку, тем меньше пугалась страхолюдного странника. Чуткие детские души скоро угадали в этом страшном человеке родную душу – светлую, почти ежеминутно искрящуюся радостью, какая может быть только в первые детские годы. Улыбка Ацтеки – обворожительная, широкая – даже зверя иногда обезоруживала. А ещё – глаза его, неизъяснимо добрые и нежные – глаза святого или безгрешного ребенка.

Он любил рассказывать сказки детишкам, а иногда и взрослым сообщал такое, что было похоже на сказку.

В последнем своём путешествии Ацтека повстречал избушку на курьих ножках, проследил за нею и посчитал своим долгом предупредить кузнеца: нечистая сила скоро сюда притопает. Кузнецарь не то, чтоб не поверил – не захотел поверить, но изменился в лице.

Они вдвоём сидели рядом с кузницей – под навесом из пальмовых листьев.

– Весёлые гостинцы ты мне принёс, Ацтека! Неужели эти черти сюда придут? В такую даль идти – все куриные ноги оттопчешь. Да и зачем?

– А ты разве не знаешь? Не догадываешься? – Галактикон вздохнул. – Ты думаешь, они тебе простят?

– Не знаю. Столько лет уже прошло…

– Старая любовь не ржавеет, – печально сказал пилигрим. – А старая ненависть и подавно.

Кузнецарь призадумался.

– Просьба у меня к тебе, Ацтека.

– Говори. Ты же знаешь, я сделаю всё, что только в силах… Ты же меня, можно сказать, вытащил из могилы.

– Да брось ты…

– Ну, как это «брось»! Если бы не поезд-невидимка, так ходить бы мне впотьмах, мытариться до скончания веку! – Ацтека посмотрел на свои ноги, изуродованные кремнистыми путями. – Ну, так что за просьба?

– Ты забрал бы моих… – Кузнец рукою показал на хижину. – Ребятишек да жену. Уведи их отсюда.

– А ты? Будешь тут сидеть и ждать Армагеддона? Апокалипсиса? Или про что ты мне давеча так складно говорил?

– Нет, я только в порядок приведу оруженосца и тоже уйду.

– Какого оруженосца?

– Памятник. Я обещал увековечить старика. Ты ещё не видел? Завтра покажу. – Кузнецарь поднялся, рассерженно сверкая глазами. – Вот люди! Огурцу уже поставили памятник. Поставили чижику-пыжику, мать его! А в Лукоморске, в городе Святого Луки, знаешь, кому там памятник? Конь в пальто стоит на пьедестале! Что «ха-ха»? Я тебе серьёзно говорю… А Старику-Черновику, неутомимому литературному негру, великому труженику, помогавшему сеять разумное, доброе, вечное – Старику-Черновику до сих никто не удосужился… А я обещал ему… Завтра увидишь… Он теперь уже почти что как живой. Остаётся только окропить живой водой да прочитать молитву «Воскрешения».

Ацтека помолчал, не совсем понимая, что буровит кузнец.

– Ну, ладно. – Он вытер слезу рукавом. – Памятник – это дело твоё. Обещал, значит, надо поставить. А я тебе вот что хочу сказать. Помнишь, я рисовал тебе карту Подземного Мира?

Они прошли на кузницу и Великогрозыч, порывшись в пыльном углу, достал хрустящую бумагу, похожую на древний папирус. Галактикон склонился над паутиной карты, начал рассказывать и показывать.

– Я могу их сюда увести. Могу – вот сюда.