Кендари Блейк - Девушка из кошмаров

– Совсем другие ощущения, – говорю я, гадая, слышит ли он меня, понимает ли, что я имею в виду. Ощущения совсем другие. Я думал, будет ярость. Но есть лишь воодушевление. Отец и Анна со мной. Нож мелькает, и обеату нас не остановить. С каждым отлетевшим призраком, обеат делается злее, раздраженнее. Он пытается заткнуть дырку у себя в груди, вдавливая пальцы внутрь раны, но призраки только разрывают ее еще шире.

Анна сражается вместе со мной, отрывая его от земли. Я рублю, и считаю, и смотрю, как они улетают. Последний вырывается из него бурей. Буквально взрывает рану, раздвигая ее еще больше. И вот обеат лежит на камне, разваленный едва ли не наполовину, и ничего в нем не осталось, кроме него самого.

Все произошло слишком быстро. Глаза мои обшаривают черноту условного неба, но там никого нет. Папы нет. Я пропустил его в пылу всего этого. Остался только сукин сын, который забрал его у меня.

Делаю шаг вперед и опускаюсь на колени. А затем, даже не знаю почему, провожу атамом по стежкам у него на глазах.

Веки распахиваются. Глаза у него на месте, но они сгнившие и черные. Радужки сделались неестественно желтыми, почти светящимися, как у змеи. Они поворачиваются в мою сторону и смотрят на меня в изумлении.

– Отправляйся в свой ад, где бы он ни был, – говорю. – Тебе следовало отправиться туда еще десять лет назад.

– Кас, – говорит Анна и берет меня за руку.

Мы поднимаемся на ноги и отходим. Обеат смотрит. Его зрачки – безумные булавочные головки на фоне желтой радужки. Рана у него в груди больше не растет, но края ее высыхают, и пока мы стоим, сухость распространяется, плоть и одежда у него становятся пепельно-бурыми, пока наконец не проваливаются внутрь. Я смотрю ему в глаза, пока тление не забирает и их. С мгновение он лежит бетонной статуей на фоне камня, а затем осыпается, и оставшееся крошево раскатывается во все стороны, пока не исчезает совсем.

Я так и не увидел папу.

После того как я понял, что кровь не имеет значения, все происходило слишком быстро. Я просто рубил и резал и ни о чем не думал. А они все улетели. Теперь вокруг нас совершенно пусто.

– Нет, не пусто, – возражает Анна, хотя я абсолютно уверен, что ничего вслух не произносил. – Ты освободил его. Ты позволил ему двигаться дальше. – Она кладет мне руку на плечо, а я смотрю на атам. Лезвие сияет ярко, ярче всего остального здесь.

– Он ушел дальше, – говорю.

Но часть меня надеялась, что он задержится. Даже если лишь настолько, чтобы я успел его увидеть. Может, сказать ему… не знаю что. Может, просто сказать ему, что с нами все в порядке.

Анна обвивает меня руками за талию и кладет мне подбородок на плечо. Ничего утешительного она не говорит. Не рассказывает того, в чем сама не уверена. Она просто здесь. И этого достаточно.

Когда я отрываю взгляд от атама, вокруг все другое. С уходом обеата ландшафт меняется. Сминается и перестраивается прямо вокруг нас. Подняв глаза, вижу, что темная, набрякшая синяками пустота стала ярче. Она кажется более прозрачной, и я почти различаю еле уловимое мерцание звезд. Скалы тоже исчезли, вместе с утесами. Острых граней больше нет. Грани вообще отсутствуют. Мы стоим посреди начала.

– Нам надо идти, – шепчу я. – Пока Томас мне в торец не съездил.

Анна улыбается. Темная богиня ушла, спряталась обратно под кожу. Она просто Анна, которая с любопытством смотрит на меня, одетая в простое белое платье.

– Что теперь будет? – спрашивает она.

– Что-то лучшее, – отвечаю я и беру ее за руку.

Она такая красивая здесь. Глаза искрятся, и волосы у нее на солнце из черных становятся блестящими, шоколадно-коричневыми.

– Как мы попадем обратно? – спрашивает она.

Я не отвечаю. Вместо этого я во все глаза таращусь поверх ее плеча на меняющийся пейзаж. Я не знаю, сумею ли вспомнить, каково было наблюдать за актом творения. Может, все это потускнеет, как сон после пробуждения.

Мир у нее за спиной встает из тумана, только никакого тумана не было. Он проступает вокруг, сверху, снизу нас, словно пролитая на мокрую бумагу акварель. Солнечные лучи поливают светом нестриженую зеленую траву, траву, в которую я готов упасть и проспать несколько часов. А то и дней. Вдалеке виднеется лес, а на краю его – дом, Аннин дом, белый, прямой и совершенно целый. При ее жизни он никогда так не выглядел. Он вообще никогда таким не был – таким ярким и открытым солнцу. Даже когда его только что построили.

– Кас? Это Томас? Нам надо торопиться? – она заглядывает мне в глаза и пытается проследить взгляд.