Кендари Блейк - Девушка из кошмаров

Я в панике. Молочу всеми конечностями одновременно и отчаянно пытаюсь достать атам здоровой рукой. Добравшись до него, просто рассекаю воздух. Я хочу, чтоб он отстал. Не хочу смотреть, как он глотает куски меня.

Очередным взмахом отсекаю руку. Не его, но чью-то еще, одного из запертых в нем призраков, но именно обеат вопит, когда это тело выворачивается и отрывается, вытягиваясь из дырки у него в груди. Мы как бы отваливаемся друг от друга и провожаем глазами тень со знакомым лицом Уилла Розенберга, устремляющуюся к небесам. На одно безумное мгновение это лицо оказывается повернуто в мою сторону, и я гадаю, видит ли он, понимает ли. Рот у него открыт, но я никогда не узнаю, хотел ли он что-то сказать. Уилл уходит туда, куда ему полагалось отправиться, прежде чем обеат запустил в него когти.

– Так я и знал, гадина ты этакая, – говорю я, или еще какую-то бессмыслицу вроде этой. Я ничего не знал. Я понятия не имел, но теперь имею, и полосую воздух вокруг него и над ним. Лезвие мелькает, периодически попадая ему по плечам и голове, а я разглядываю духов, пока они вырываются и улетают. Порой по двое за раз. Вопль его стоит у меня в ушах, но я высматриваю папу. Не хочу его пропустить. И хочу, чтобы и он увидел меня. Перекатываюсь и уворачиваюсь на автопилоте: когда я лажанусь – только вопрос времени. Мелькнувшего черного хвоста оказывается достаточно, чтобы я затормозил, и кулак обеата прилетает мне в солнечное сплетение, крепостным тараном круша мою грудную клетку. А потом только воздух, и боль, и твердая каменистая земля.

Анна вопит. Открываю глаза. Она сражается с ним. Она проигрывает, но делает все возможное, чтобы не подпускать его ко мне. Лучше бы подпустила. В горле у меня слишком много крови, говорить не получается. Ничего не могу ей сказать. Только брызги и капли. Джестин мертва. И я мертв. Все кончено.

Но я могу вернуться. Могу сделать как Джестин и умереть на руках у Томаса, Кармель и Гидеона. В помещении будет по-прежнему тепло от зажженных свечей. При мысли об этом голова моя чуть поворачивается. Если повернуть ее еще на дюйм, я смогу увидеть Томаса, увидеть весь зал, и, если давить, пока стекло не рассыплется, снова окажусь там.

– Кассио, уходи!

Анна, я не могу дышать. Она все еще сражается, однорукая, отказываясь падать. Сколько призраков я освободил за эти мгновения? Троих? Может быть, пятерых? Был ли среди них мой отец? Я не разобрал. Интересно, считается, что я сделал все возможное? Интересно, знает ли он, что я здесь?

– КАС!

Мое тело дергается. Это я почувствовал. Прямо между глазами: голос Томаса бьет мне по синапсам.

– Возвращайся! Ты должен вернуться! В тебе не осталось крови! У тебя сердце останавливается! Кровь течет медленнее! Мы прекращаем это, слышишь ты меня! Я просто прекращаю это!

Во мне не осталось крови. Забавно, Томас. Потому что здесь, в аду, у меня в легких ее еще до фига. Литры, галлоны, она заполняет меня словно тонущий корабль. Только вот… нет. Это не взаправду. И я в сознании, хотя не дышал как следует уже, кажется, не меньше часа.

Смотрю на Анну, которая теперь молотит сломанной рукой, словно ей все равно, даже если та оторвется совсем. Потому что ей без разницы. Это не имеет значения. Ничего не имеет значения – ни рваные останки моего плеча, ни раздавленная грудная клетка. Обеат ухитряется пнуть Анну в колено сбоку, и она летит кувырком.

Приподнимаюсь на локтях и сплевываю кровь на камень. Боль утихает, она еще сильная, но уже не нестерпимая. Она ощущается как… несущественная. Сгибаю колени, подбираю под себя ноги и встаю. Смотрю на здоровую руку и улыбаюсь. Папа, ты это видел? Я не выпустил атам.

Обеат видит, что я встаю, но я едва замечаю его. Я слишком занят, высматривая призраков, пытающихся вырваться из его тела, отслеживая их движения, чтобы определить, где они торчат больше всего. Вибрации ножа отдаются у меня в запястье. Вогнал. Вынул. Рассек.

Когда я ныряю вперед, он оказывается не готов. Первый удар задевает призрака, свисающего у него из левой ноги. Делаю подсечку, чтоб враг упал на колено, затем поднимаюсь и рублю его поперек согнутой спины, отсекая очередного духа, и отпрыгиваю. Еще двое вывинчиваются у него из груди, и его крик у меня в ушах как музыка. Четырехсуставчатая рука метит мне в голову. Пригибаюсь и подсекаю его под ребрами, а потом еще раз – у основания черепа. Думать некогда, некогда смотреть. Только выпустить их. Освободить.

Еще двое. Потом еще один. Голос отца у меня в ушах. Все советы, когда-либо данные им, проносятся у меня в мозгу и делают меня быстрее, делают меня лучше. Вот оно, мое предназначение, вот чего я ждал, для чего тренировался.