Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Понимаете, это в секундах всё было.

Так вот, на какой там из секунд на подмосточках, что были на самом верху колючки, появилась рыжая баба. Кепчонка едва держится на голове, грудь распирает серо-зеленый мундирчик, крепкие ноги обутые в сапоги. По такой то жаре дамочка та в сапогах. Держит в руках что то вроде двух палок. Я такие видал на площадях, в славном городе Франции во столице, в Париже, когда уличные клоуны вот такими палочками создавали для деток огромные воздушные пузыри. Мы, то есть группа моя, эту идею здорово подхватили. На какой их праздник, вроде день взятия какой-то тюрьмы (День взятия Бастилии – общенациональный праздник Франции) мы переоделись в таких вот клоунов разноцветных, притащили на площадь взрывчатку, вроде как оборудование для клоунады. Ни один из их полицейских тогда на нас никакого внимания не обратил. Эти белые истинно олухи.

И сколько детишек подсобралось на площади, прямо не счесть. Братишка Салем вертелся среди детей, искал, где половчее взрывчатку подбросить. Место нашёл, дал мне условный знак, и ко мне, в кафе посидеть, круассанчик поесть да мороженое полизать.

Ну, мы и рванули. Доели наш круассан, брат объелся мороженого, и тогда я скромно нажал на кнопочку телефона – и ах! Славненько бомбануло. Корчились детки этих французиков, мамочек звали. Только напрасно. Велик наш Аллах, и слава Всевышнему. Немножко и жалко детишек иных: много на площади было из мусульманских семей. А как им не быть, если в Париже на французиков сто, да тысячи верных Аллаху людей? Правда, жалость к детишкам из правоверных была недолгой. Им нужно было сидеть по домам, суры Корана учить, а не болтаться по площадям, как зеваки. Наказал их Аллах. Я только был исполнителем.

Ну, вот опять я отвлёкся.

Итак, дамочка встала, ручонки свои протянула. Я стоял возле стены, почти упёрся в бетон, рядом в своей «мёртвой зоне» китайцы. Впереди многолюдье толпы. На бабу все враз внимание обратили, отвлекшись даже от бунта: женщина тут, это же просто же чудо какое.

Каждый подумал, подумал и я: ручонки свои протянула, небось, нас будет просить, о чем-то молить, молитвы к Богу читать? И стало почти что и не интересно. Как вдруг!

О, об этом – подробно. Вы сами хотели узнать про секреты. Так слушайте, белые люди, слова араба!

Из этих двух палочек как-то воздух пошёл и сгустился. Ну, вроде как стеклом встал воздух, иначе и не смогу объяснить. И этот воздух стеклянный стал обволакивать вновь прибывших. Сравнение с детской игрой в мыльный пузырь было стопроцентным. Этот мыльный пузырь обхватил полк или даже дивизию, и сверху, и по бокам. И уйти из этого пузыря они не могли, и, странно, даже и не пытались. А молча падали на жёлтый песок и задыхались. За пару секунд умерли все. Полк или даже дивизия полегла.

Мы в ужасе замерли: сейчас наша очередь? Что это было? И как так могло получиться: не надо ни войск, ни подготовки, танков и автоматов? Вот так слабая баба протянет ручонки – и всё?

Сегодня полк уложила или дивизию, а завтра? Уложит народ? Представляю такую красавицу с бело-белым лицом и рыжими волосищами, стоящую на горе над пустыней моей. Взмахнет так ручонками, и что, ляжет народ? А выживет кто? Кто в норах таится, кто в катакомбах сумрака ждёт? А если такая с вертолета или, только представьте себе, с космолёта ручонкой взмахнет?

Представляю, на что способны белые твари. Куда нам с терактами? Это так, мелкие дребезги перед этим взмахом руки.

И что показалось или было на деле? Полыхнуло огнём в зелёных глазищах стервищи рыжей, таким же огнем, как в китайцах глазах. Вон, смотрят оба на трупы, на белую стерву, и ничего. Только мрачный огонь в узких глазах.

Засмотревшись на дамочку, я сперва не заметил, что за спиной у неё старикашка стоит, седенький, скромненький, без мундирный старик. Не старик, а милашка. Бородка седа, да глазки весёлые. Старикашка похлопал дамочку по плечу: молодец, дескать, девочка. И что-то прошамкал. Вот тогда я услышал, напомню, впервые, язык этих людей.

Немцы! Ахнули рядом. Некрасивый язык, какой-то он гавкающий, вроде лая собаки. Это я понял, когда девка, подняв правую руку и выбросив её вперед, ответила старикашке: дескать, рада стараться. И ещё я услышал имя её, этой твари фрау Ангела. Ангела. Значит, Ангел женского рода?

Фашисты! Опять кто-то рядом со страхом, сказал. И повторил: немцы. Фашисты! Ну, всё, теперь только держитесь! И с грустью, нет, с горькой горечью прошептал: жалко, русских на них здеся нету.

Я уж было хотел приглядеться, кто так хорошо знает про немцев из наших? А это тот щёголь, с галстуком, совсем сильно расстроился, даже заплакал. Я с ним рядышком проторчал дня эдак три, когда только что не языком свод горы драили до зеркального блеска. Тогда и узнал, что белопиджачный красавец осужден сербским судом. Он сам назвался хорватом. А мне один хрен, серб он или хорват. Славянин, одним словом. За то осуждён, что много насиловал девок, а потом убивал вот этим самым галстуком-шёлком. По приговору суда он этот галстук должен носить, не снимая до смерти. Вот он и носил.