Нелли Карпухина-Лабузная - Исповедь живодера и другие истории адвокатского бытия

Тешилась мыслью, думала, что после того надруганья Варька, если не сдохнет, то превратится в уродку, или «с катушек» сойдёт. А та гадина, та соседка отмолила девчонку, да отпоила ключевою водой.

Мучилось тело ведьмицы, мучилось сердце. Казалось, отдаст за ночку с любимым Алёшкой всю свою власть. Так паренька приголубит, что забудет и Варьку, и тётку свою. Ишь, Варька как прижилась в соседском дому, как к чужому дому прилипла.

И поползли по селу грязные слухи, напевала соседкам она, напевал и сыночек. А грязь не прилипла ни к Варьке, ни к добрым соседям.

И за то ещё большую ненависть вызывала гордая поступь собственной дочери.

Мать даже пыталась перекрутить ситуацию, перетянуть дочку на свою сторону. Но опоздала. Льдинки на сердце застыли надолго. Варька мать не понимала, не желала понять, не желала сочувствовать. За каждым медовым словцом видела пропасть, и видела, как лезут из пропасти черви, глисты, змеи и твари неведомые.

Мать вначале почувствовала, потом поняла: дочь становилась сильнее. Ненависть к дочери возрастала и крепла.

Воединым клубком любовь к мальчишке-соседу, ненависть к дочери и страх перед Никитичной сплелись в сердце, давили кошмаром ночным.

Так все сплелось, не разовьёшь, не отрубишь.

Петрович умер тихонечко-тихо. За станочком прилёг, как уснул.

Раненько утром Варька несла ему чай да столовскую кашу в тарелке. Каша остыла, пока добралась по цехам до станка, да и чай охолонул. Торопилась, спешила: горяченького бы поесть Генеральному. Да где там! Как застрял с полночи в цехах, так и прилёг на кучу ветоши разной в уголочке горячего цеха.

Начальство глаза закрывало на кучи ветоши, черневшей в разных углах необъятных цехов. Люди валились, подкошены сном, на эти кучи хламья, без силы добраться до дому или к бараку. Отключится часа так на три или четыре и вновь вскинется работящий народ. Снова к станку – Победу ковать для страны. Никто и ни разу не высказал страха, дескать, враг завоюет Урал, подберётся к Сибири. Как ни рыскали нквдэдишные люди, как ни искали пораженцев в необъятных цехах, никого не нашли. Рабочий народ знал и верил в Победу. Именно так, именно так с большой буквы величали её, грядущую и долгожданную. Ради неё, ради Победы терпели лишенья, нужду, вшей и НКВД.

«Серые ватники» ковали победу, ковали страну. Это издали масса серого люда, а присмотрись ка вблизи, и окажется человек не песчинкой, а глыбой гранитной. Грызи такого до стирания клыков, а глыба стоит, не ворохнётся.

Малой песчинкой глыбы народной был и Петрович.

Уснул, а точнее, грубее, «вырубился» у станка. И затих. Даже истошный Варенькин вопль не разбудит уснувшего навеки. Спал Петрович с тихой улыбкой, блаженной от счастья.

Сбежался народ на Варькины вопли. Кто-то закрыл очи усопшего, кто-то бежал с горестной вестью по цехам, по куткам, по управлениям завода. Цех быстро стал заполняться народом, люди прибывали и прибывали, задние напирали, передние пятились.

Перед умершим с шапками в исхудалых руках кружком стояли молчаливые близкие. Серость на лицах резко разнилась с белевшим лицом Генерального.

Соорудились носилки. Множество рук подняло лёгкое тело. Успели руки сложить на груди и очи закрыть, и прикрыть тело белой тряпицей (сгодилось трофейное белое полотно, на котором иногда показывали хронику «с полей войны» да до дыр протёртую «Волгу-Волгу»).

Сомлевшую Варьку оттащили в глубь цеха, да там и оставили на груде хламья.

Со времени буйной метели, когда сгинула Варькина мать, завод не стоял.

А тут встал.

Громадная серая масса людей тихо и молча шажками плелась к вечным покоям уснувших навек. Погост ждал своего постояльца. Погост не от слова ль «гостить»? Погостил на бренном веку человек, да ложись вечным покоем в вечную яму, как время придёт. Кладбище было готово принять постояльца. Вырыта яма, заготовлены партийцами нужные речи, топтались невдалеке пригнанные из бараков людишки яму засыпать.

Скорбная масса безмолвной толпы приближалась к погосту. Поднимались на взгорок, оступались да спотыкались, но шли под единой незримой командой. Варька плелась позаду народа: бежать поперёд совесть не дозволяла. Как очнулась на стылом тряпье в обледеневшем цеху, так с тех пор слова не молвила, как остыла, заледенела. Накинула чёрный плат, что Нититична ей подсунула, так с тех пор третьи сутки не ела и не спала.

Словом, ледышка ледышкой. Никитична шла, вернее, её почти что несли в первых рядах массы народа. У старой путались ноженьки, плат сбился с враз поседевших волос. Ей то и дело под нос докторша заводская тыкала нашатырём. Но добрела до могилки. Встала, шатаясь, на самом на краю.