Александр Злищев - Стихоритмия

Осень раздела рощу.
Сыпет пушистый снег.
Я наблюдаю проще
Жизни суровой бег.

Мне ничего не надо.
Разве что вечный май.
Эхом в моей парадной
Стонет старик февраль.

Знаю, что я не гений,
Знаю мечты предел.
Много людей и мнений,
Мало толковых дел.

В эту седую стужу
В доме моём покой.
Ноги не трут о душу,
Рожу не бьют в пивной.

Я не роняю стопки,
И не лежу на дне.
Горе не тонет в водке,
Радости нет в вине.

Тянет немного к дому.
Тополь мой редкий сник.
Грустно жуёт солому
В старом сарае бык.

Всё это мне родное,
Всё это близко мне.
Я не хочу былое
Камнем топить в Неве.

Я не хочу в досадный
Жизни уткнуться край.
Эхом в моей парадной
Плачет кудрявый май.

Тебе, из глубины, оттуда,
Где вдох рождается,
И сердца стук.

Всё о тебе, и я повсюду,
Как идиот, ложиться буду
Под твой заточенный каблук.

Скрывают ночью занавески
Мой Ленинград.
Ты рада выбраться на Невский,
И я бы рад.

Мне без тебя темно и дико.
Вся жизнь по полкам, наизусть.
И под ребро ныряет пикой,
Как в масло нож, дурная грусть.

Прижмусь к тебе стальною хваткой,
Как монумент сдавлю вокруг.
Пусть сотрясётся лихорадкой
В погибель жёлтый Петербург!

Пусть всё окутает метелью
В кристальный лёд, средь бела дня.
Пусть всё провалится под землю
Вокруг тебя.

Пестрит огнями рыжий Невский
Который год.
Там азиатско-европейский
Смешной народ.

Там сотни судеб монотонно
Текут рекой.
И окна смотрят изумлённо,
На нас с тобой.

И кто бы знал, что в этом теле,
Во мрачном теле, как погост,
Лишь для тебя одной горели
Сто тысяч миллиардов звёзд.

Лицо твоё — луны фарфор,
И тонких губ осенний холод.
Я обыскал вечерний город,
Но не нашёл тебя в упор.

Пусть те же тучи над Невой,
Всё те же реки и каналы,
Мосты, старинные кварталы,
Но ты сегодня не со мной.

Один я в Северной столице,
Луна порхает, словно моль.
Пойми, всё множится на ноль
Без пульса на твоей деснице.

Пусть ты наивна и проста,
Чиста, как утренняя заводь.
Прими, как ласковую память,
Мой стих с осеннего листа.

Я буду жить в тебе строкой,
Пусть это глупо и ничтожно,
Но по-другому невозможно
Побыть наедине с тобой.

И что-то мне напомнит вдруг,
Что эта жизнь — игра в слова.
В тебе горит твоя Москва,
Во мне рыдает Петербург.

Но между тем, любовь моя
Прольется вновь янтарным светом.
Как осень, жалобным сонетом,
Обнимет рощи, и поля.

И в осень бледная луна
Твоё лицо напомнит снова.
Как всё доподлинно знакомо,
В тот час, когда ты так нужна.

Синий вечер в реке утопился.
Охладела горячая кровь.
Снова пятница, снова напился,
Снова где-то ударил бровь.

Старый клен осыпается медный,
Отшумел он свой век, и пусть.
Я люблю этот месяц бледный.
Мне близка его тихая грусть.

Он глядит далеко и вечно,
Видит речку мою и луг.
Если можешь, прошу сердечно —
Ты свети им по-ярче, друг.

Загляни там в одно окошко,
Что белеет в ночном саду.
Передай от меня немножко
Петербургскую грусть мою.

Я вспоминаю дом всё чаще вечерами.
Берёзки, тополя, и серый свой район.
Но так противно жить в прокуренной печали,
И слушать в тишине сердечный камертон.

А все эти стихи — дурацкая затея.
Я много перебрал унылых, скучных строк.
Но каждый раз, когда рождается идея,
Перед собой кладу очередной листок.

Я знаю, что не стать мне гением эпохи.
И не стремлюсь попасть на полосы газет.
С тех пор, как я узнал про выдохи и вдохи,
Мне нужно просто жить, и видеть белый свет.

Мне жалко тех людей, которые в запоях.
Которые любовь не поняли совсем.
И с головы до пят я был в таких помоях,
Но вовремя пошёл по ветру перемен.

И хочется дышать мне жадно каждой порой,
И хочется забыть Есенина в себе.
Но, видно, крепко сел воронежской подковой
К его кобыле я и в песне, и в стихе.