Джанет Фитч - Белый олеандр

Ее лицо было красным, руки уперты в бока.

— Где тебя носит?!

Я никогда не отвечала — молча открывала кран и пробовала воду.

— Смотри, чтоб не горячо! У меня чувствительная кожа.

Я делала чуть прохладно на мой вкус — круглосуточный перкодан не позволял точно оценить температуру. Она становилась на колени и совала голову под кран, а я мыла жесткие от грязи и лака волосы. Требовалось закрасить корни. Она выбрала светлый оттенок. На упаковке он походил на золотистое сливочное масло, а на ней смотрелся как желтый целлофановый наполнитель для пасхальных подарочных корзин.

Я наносила кондиционер, который вонял прогорклым жиром, смывала его и усаживала Марвел на кухонный табурет. Выстилала раковину газетами и расчесывала спутавшиеся макаронины волос. Дернуть хорошенько — и вырвешь клок. Я начинала с кончиков и двигалась вверх, вспоминая, как по вечерам расчесывала мамины сверкающие волосы.

Марвел без умолку болтала о подругах, клиентках по «Мэри Кей», шоу Опры — нет, она-то сама, конечно, его не смотрит, она смотрит только передачу Салли Джесси, потому что Опра — черномазая толстуха, которая и в поломойки не годится, хоть и заработала за сезон десять миллионов… Я притворялась, что она говорит на тарабарском наречии, надевала перчатки и смешивала содержимое бутылочек. Маленькая ванная без окна наполнялась удушливым запахом аммиака, но дверь открывать не разрешалось — чтобы Эд не узнал, что Марвел красится.

Я разделяла лохмы, наносила на корни осветлитель, ставила таймер. Если передержать, на коже появятся огромные кровавые язвы, и волосы вылезут. Мысль была не лишена очарования, но я понимала, что встречаются дома и похуже. По крайней мере, Марвел не пила, а невзрачный Эд едва меня замечал. Здесь мне практически нечего губить.

— Наберешься опыта, — заявила Марвел, пока мы ждали последние пять минут перед тем, как нанести краску, — выучишься на парикмахера. Для женщины неплохой заработок!

У Марвел Турлок были на меня большие планы. Она не хотела лишиться полагающихся ей денег. А я бы скорее напилась хлорки.

Я смывала краску, нависая над ней, точно скала. Она показала в журнале сложный, как электросхема, порядок укладки. Стиль «космополитан»: по бокам волосы убраны вверх, сзади завивка, спереди — подкрученная челка, как у Барбары Стэнвик из «Знакомьтесь, Джон Доу». Майкл бы содрогнулся! Он Стэнвик обожал… Любопытно, как там его шотландская пьеса. Вспоминает ли он меня хоть иногда? Майкл, ты даже представить себе не можешь, как оно…

Липкий розовый гель для укладки добавил вони в жаркой ванной. Я накручивала волосы на розовые бигуди. Становилось дурно. Обвязала ей голову платком и наконец получила разрешение открыть дверь — такое впечатление, что не дышала целый час. Марвел вышла в гостиную.

— Эд, ты где?

Телевизор работал, а Эд сбежал в бар «Добрый рыцарь» пить пиво и смотреть спортивный канал.

— Черт бы его подрал, — произнесла Марвел беззлобно, включила шоу про престарелых сестер и устроилась на диване с ведерком мороженого.

Дорогая Астрид!

Не говори мне, как ты ненавидишь новую семью. Если тебя не бьют, считай, что тебе повезло. Одиночество — нормальное состояние человека. Взращивай его. Оно пробивает новые туннели и питает душу. Не жди, что когда-нибудь его перерастешь. Не надейся найти тех, кто тебя поймет и заполнит пустоту. Умный чуткий человек — исключение, редкое исключение. Если будешь ждать понимания, разочаруешься и ожесточишься. Лучшее всего — понимать себя, понимать, чего ты хочешь, и не позволять быдлу становиться у тебя на пути.

Му-у.

Мне и в голову не приходило, что худшее впереди, пока не закончился запас перкодана. Я по глупости удваивала дозу и теперь валялась, точно потерпевший крушение корабль на безлюдном, усеянном битым стеклом берегу. Из-за кондиционера простудилась — для моей маленькой комнаты-веранды он дул чересчур — и могла думать только о том, что я совсем одна. Одиночество имело металлический привкус. Приходили мысли о смерти. Мальчишка с раком костей в больнице рассказал, что лучше всего пустить в кровь воздух. Он прятал в книжке комиксов украденный шприц. Сказал, если станет совсем плохо, вдует воздуха, и все кончится в считаные секунды. Если бы не письма матери, я бы тоже что-нибудь придумала. Я перечитывала их, пока бумага не истерлась и не расползлась на сгибах.

Когда не могла спать, я выходила босиком на теплый, точно живой, асфальт заднего двора, где дуэтом пели сверчки. Мелкий белый щебень на цветочных клумбах сиял в лунном свете, и их бесплодные очертания подчеркивались воткнутыми через равные промежутки пластмассовыми георгинами. Я отправила маме рисунок дома в море асфальта и щебня, а она ответила стихотворением про младенца Ахиллеса, которого мать окунула в темные воды, чтобы сделать бессмертным. Легче не стало.