Джанет Фитч - Белый олеандр

Вспомнилась единственная фотография ее матери и то немногое, что я о ней знала. Карин Торвальд, якобы дальняя родственница норвежского короля Улафа. Классическая актриса и алкоголичка, которая, кормя кур, декламировала Шекспира и утонула в пруду, когда моей матери исполнилось тринадцать. Я не могла представить, чтобы она вообще звала кого-то на помощь.

Неожиданно я поняла, что женщины имеют в виду не своих матерей. Не слабых женщин, жертв, пьяниц, транжирок, кулинарок. Не женщин, которые их подвели, не помогли вступить во взрослую жизнь, разрешили приятелям устроить «карусель», наркоманок и булимисток, женщин в корсетах и на барных табуретах. Не женщин с жалобами и журналами, властных и алчных. Не женщин, которые, готовя ужин, смотрят телевизор и тайком осветляют волосы в ванной, чтобы выглядеть на двадцать пять. Не матерей, которые моют посуду и клянут себя, что вышли замуж, или врут в травмпункте, что упали с лестницы. Не матерей, которые, сидя в тюрьме, заявляют, что одиночество — нормальное состояние человека и надо привыкать…

Они звали настоящую, кровную мать, огромное сострадательное чрево, настолько большое, что вместит и заберет любую боль. Нам нужна была мать, которая истекает кровью, глубокая и плодородная, как поле, как мягкий диван, с широкими бедрами, чудесная и необъятная, в которой можно спрятаться и опуститься на дно. Мать, которая будет дышать за нас, когда мы выбьемся из сил, будет бороться за нас. Которая убьет и умрет за нас.

Ивон выпучила глаза и села, не дыша.

Так нельзя…

— Дыши, — прошептала я на ухо. — Пожалуйста, Ивон!

Она сделала пару неглубоких вдохов и без сил повалилась на узкую кровать в невыносимой муке. Все, что она могла, — это вцепиться мне в руку и плакать. А я думала о том, как этот младенец связан с ней, а она — со своей матерью и далее, все вглубь, единой цепью несчастья, которая привела ее сегодня на эту койку. И не ее одну. Я думала о моем собственном наследстве.

— Лучше бы я умерла! — простонала Ивон в цветастую наволочку, которую я захватила из дома.

Ребенок родился через четыре часа, в 17.32. Девочка. Близнец. Выписались на следующий день. Рина ждала у главных ворот, внутрь не зашла. Мы задержались у смотрового окна палаты для новорожденных. Ребенка уже забрали. Рина не разрешила взять его домой даже на несколько недель.

— Лучше просто уйти. Привяжешься — и все!

Она права, думала я, катя к выходу коляску с Ивон. Хотя двигала Риной отнюдь не забота об Ивон — она просто не хотела стать приемной бабушкой. У нее никогда не было детей, и она никогда их не хотела. «Что мне с этого?.. Меня от младенцев тошнит, — частенько повторяла она Ивон. — Едят, орут, срут. Думаешь оставить — подумай хорошенько!»

Ники вылезла из машины, вручила Ивон воздушные шарики и обняла. Помогли ей сесть на заднее сиденье. От усталости, защемленного нерва на левой ноге и насечек она еле ходила. Пахла кисло, как старая кровь, а вид был такой, словно ее только что переехал каток. Рина на нее даже не взглянула.

Я сидела на заднем изодранном сиденье. Ивон положила голову мне на плечо.

— Спой «Мишель», — прошептала она.

Наш тарантас гремел и подпрыгивал. Я положила прохладную ладонь ей на лоб, взяла за руку и тихо немелодично запела: «Michelle, ma belle». Песня ее успокаивала. Она тихо сосала большой палец.

Шли недели, а Сьюзан все не звонила. Теперь, заручившись моим пособничеством, мне больше ничего не говорили. Ни в мае, ни в июне. Я сидела на берегу реки, глядя, как белые цапли и коричневые ржанки ловят рыбу. В Маршалл-Хай шел выпускной вечер, но я не видела причин туда идти. Будь мать на свободе, ни за что не пришла бы. Ее не интересовали церемонии, которые выдумала не она. Я тоже предпочитала тихо прожить эту веху, как женщина средних лет свой день рождения.

На самом деле я боялась — так сильно, что страшно было даже говорить. Как в то утро, когда попробовала кислоту. Страх разинул пасть и грозил меня поглотить, как молотоголовая акула на мелководье. Что теперь будет? Я не шла в Йель или институт искусств, я никуда не шла. Я разрисовывала номерные знаки, спала с вором. Он предложил переехать к нему в любое время. Может, обучусь работать с отмычками, угонять машины. Почему у матери должна быть монополия на преступления?

Я смотрела, как бежит вода, чистят перья цапли с глазами-пуговками, и вспоминала слова мистера Делгадо на последнем уроке: историю изучают, чтобы понять, почему все так, как есть, а людьми, которые не знают своей истории, можно вертеть как хочешь. Именно так функционирует тоталитарное общество.