Джанет Фитч - Белый олеандр

Я нужна матери!.. Эта невероятная мысль постепенно доходила до моего сознания. Если в суде я заявлю, что она действительно убила, расскажу про поездку в Тихуану, килограммы олеандра, дурмана и белладонны в кухне, она не выйдет никогда. А если солгу, что Барри был параноиком, чокнутым, что у него был насчет нее пунктик и что, когда я видела ее первый раз в тюрьме Сибил-Бранд, она была так накачана препаратами, что даже меня не узнала, то она, быть может, добьется пересмотра дела и выйдет прежде, чем мне исполнится двадцать один.

Преподобный Томас не одобрил бы переполняющие меня эмоции, но сопротивляться их сладости было невозможно. Я приставила ей к горлу ее собственный нож! Могла что-то попросить, потребовать. «А мне что с этого?» — вот вопрос, который я научилась без стеснения задавать за жизнь у Рины. «Какая моя доля?» Я могла повесить ценник на собственную душу. Оставалось только определиться, за что ее продать.

— Хорошо, устраивайте.

Сьюзан затянулась, выбросила сигарету в окно и подняла стекло. Теперь она стала предельно деловой.

— А пока не хочешь чего-нибудь? Может, денег на мелкие расходы?

Я ненавидела эту женщину! Ей не было никакого дела до моих шестилетних страданий. Я стала очередным кирпичиком в возводимом ею здании, который только что лег на место. Она не верила в невиновность матери, ее интересовали только камеры репортеров перед зданием суда. И ее имя, Сьюзан Д. Валерис, под движущимися красными губами. Бесплатная реклама на миллион!

— Возьму пару сотен, — ответила я.

Зажав в кулаке деньги Сьюзан и сунув руки в карманы, я шла вдоль реки в последних лучах солнца. Закат окрасил Маунт-Болди в ярко-розовый. Я брела на север, мимо сантехника, булочной, скульптора в конце Клируотер-стрит и нарисованной французской деревушки. К забору с рычанием и лаем бросилась собака, широкие доски зашатались. Вверху, через колючую проволоку, виднелись бронзовые фигуры в больших металлических обручах, как Шива, которые медленно поворачивались на ветру. Я спихнула в реку кусок бетона, отколовшийся от набережной. Из ив, среди которых он упал, вспорхнула, шелестя крыльями, стайка коричневых ржанок. Все по новой — только я почувствовала свободу, как меня снова затягивает в ее мир и ее тень!

Я сухо покашливала. Кашель преследовал меня всю весну — от травки и вечной плесени у Рины. Сбежала по склону, присела на корточки и коснулась пальцами воды. Холодной и настоящей воды с гор. Смочила межбровье, место третьего глаза. Помоги мне, Река!

Что, если она и правда выйдет? Явится на Риппл-стрит, скажет: «А вот и я! Собирайся, Астрид!» Смогу ли я отказать? Я представила ее в белой рубашке и джинсах, в которые ей разрешили переодеться перед арестом. «Пойдем!» — скажет она. Я видела, как мы стоим друг напротив друга на крыльце, но дальше ничего разглядеть не могла.

Она по-прежнему в моих костях, в каждой моей мысли.

Я сидела на корточках, думала, из какой дали принесло сюда, в этот бетонный канал, гладкие камни, слушала звонкую мелодичную песнь реки, вдыхала запах чистой воды. Лучше думать о том, как ивы, тополя и пальмы пробиваются сквозь бетон и растут прямо в паводочном канале, как возрождается река. Сначала нанесло ила, потом упало и проросло семя, тонкие корешки устремились вниз. И вот уже перед нами деревья, кустарник, птицы…

Однажды мать написала о реках, сравнила их с женщинами. Сначала девчонки, ручейки в обрамлении лесных цветов. Затем стремительные потоки, которые пробивают гранит и низвергаются со скал, бесстрашные и неодолимые. Потом полезные медлительные воды, которые несут корабли с грузом и канализационные стоки. В их подсознательной глубине жиреют и вырастают до размера барж сомы, и во время небывалого шторма, какие случаются раз в сто лет, они разливаются, забывая обещания и супружеские клятвы, и затопляют окрестности на мили вокруг. В конце концов река сдается и, истощенная родами, малярийная, растекается на заболоченные ручейки, впадающие в море.

Эта река была совершенно иной. Никем не замеченная, она безмятежно текла вдоль раскрашенных заборов на Восемнадцатой улице, кафе, Фрогтауна — живая, несмотря ни на что, хранящая секреты выживания. Девушка вроде меня.

На островке посреди небольшой рощицы стояла палатка, выделяясь на серо-зеленом фоне голубым брезентом. Временный «Хилтон», как сказал бы Барри. Я знала, кто там жил — высокий худой ветеран войны во Вьетнаме в камуфляжной форме. Я видела его по утрам. От импровизированной горелки поднималась струйка дыма. Еще я встречала его перед испанским рынком на бульваре Гледейл, со стороны забора, где в длинных вечерних тенях он играл с друзьями в покер.